Родители еще больше рассердились. Она смеется над ними? При чем тут дрова? Неужели она собирается остаться недоучкой и пойти в дровосеки? И они разразились новой тирадой - на этот раз с рифмой 'учка - ючка': недоучка, штучка, злючка, колючка, взбучка...

С подругами она тоже все время говорила невпопад. Например, одна из девочек вежливо приглашала ее на переменке:

- Катерина, в воскресенье

жду тебя на день рожденья.

А Катерина с благодарностью отвечала:

- Ах, какая мне награда!..

И хотела прибавить: 'Очень рада', а вместо этого выходило:

- ...Очень надо! Очень надо!

Встретив подругу в новом платье, Катерина спешила сказать, что не видела такого элегантного наряда ни на одной франтихе, но, как обычно, путалась в словах и говорила:

- Ты элегантней всех слоних:

такого платья нет у них.

Со временем все начали сторониться ее, и бедняжку это очень огорчало. В конце концов иссякло и терпение родителей.

Однажды она слышала, как мама жаловалась на судьбу:

- Ох, судьба моя печальная!

Катерина - ненормальная...

Катерина в слезах выбежала на улицу. Слово 'ненормальная' мучительно звучало у нее в ушах. Она была нормальная, она это хорошо знала, ее сердце было полно любви к родителям, к подругам, ко всем людям на свете. Почему же никто не понимал ее?

На улице ее остановила какая-то женщина:

- Что с тобой, хорошая моя?

Отчего ты плачешь в три ручья?

И Катерина прерывающимся от рыданий голосом ответила:

- Я могу вам сказать, почему я печальная:

все кругом говорят, будто я гениальная.

Я сижу над уроками - не разгибаюсь.

Виновата ли я, что всегда расшибаюсь?

Она хотела сказать 'всегда ошибаюсь', но женщина этого не знала и, подумав, что девочка бредит, отвела ее к врачу.

Врач осмотрел 'больную' и велел ей сказать 'резеда'. Катерина тут же сказала, правда на свой лад:

- Лебеда!

Доктор, конечно, подумал, что она смеется над ним, но у нее и в мыслях ничего подобного не было. Напротив, она надеялась, что этому замечательному доктору удастся наконец-то вылечить ее от необычного дефекта речи, и смело начала:

- Рассказать давно хочу

про болезнь мою рвачу,

но, к несчастью, не бывала

до сих пор у коновала...

Врач пришел в ярость: это было слишком - назвать рвачом и коновалом такую знаменитость, как он! И где? В Поэтонии, славящейся своими вежливыми жителями! Нет, он этого так не оставит! И доктор вызвал полицейского, с тем чтобы тот препроводил Катерину к родителям и посоветовал поместить ее в Дом поэтического перевоспитания.

По дороге, упираясь изо всех сил, Катерина попыталась растолковать полицейскому, что, собственно произошло:

- Верьте, я сама не рада...

Я ошиблась... Вот засада!..

Можно было вас не звать:

Я хотела расстрелять...

Полицейский содрогнулся. Откуда ему было знать, что под 'засадой' Катерина подразумевала 'досаду', а произнося страшное слово 'расстрелять', имела в виду мирное 'рассказать'? Уверенный, что имеет дело с особо опасной преступницей, он защелкнул на ней наручники и вместо дома доставил ее в тюрьму.

Дверь камеры захлопнулась за ней, и Катерина долго-предолго плакала. Мало того, что бедняжку никто не понимал, никто не любил, так теперь ее еще и заперли в этих холодных стенах! Катериной овладело великое отчаяние, под бременем которого сердце ее сжалось в маленький комочек. Как только ей разрешили отправить родителям письмо, она написала:

'Я пишу из заточения.

Ах, какое наслаждение:

вашу дочь судить хотят!

Нужен лучший автомат'

Если верить записке, она жаждала крови, и, разумеется, никакого автомата мама с папой ей не прислали (в результате она осталась без адвоката). В то же время у родителей появилась надежда, что тюрьма исправит Катерину: если бы в тюрьме было очень плохо, разве она написала бы, что сидеть там - наслаждение?

Судья, знаменитый поэт с прекрасными голубыми глазами, спросил подсудимую:

- Обвиняемая виновна? Да или нет?

Пусть правдивым будет ответ.

Катерина прижала руку к сердцу и торжественно поклялась:

- Не виновата ни капли я,

верьте мне, господин свинья!

Все в зале суда так и ахнули. Прокурор вскочил на ноги:

- Не допущу такого позора.

Требую смертного приговора!

Какого позора? Что она сделала? Ответила на вопрос господина судьи, только и всего. И, веря в торжество справедливости, она закричала:

- Я не совершила преступления,

но готова попросить отмщения!

Она хотела сказать 'прощения', но у прокурора не было причины не верить собственным ушам, и он пришел в еще большую ярость:

- Хорошо известно многим:

никогда я не был строгим,

но сейчас, как никогда,

буду строгим, господа.

Я преступницы подобной,

невоспитанной и злобной,

разрази меня гроза,

не видал вовек в глаза.

Пусть найдут, что я жестокий,

умоляю суд высокий

внять призыву моему,

посадить ее в тюрьму.

Не на годик, не на десять

посолидней срок отвесить,

в общем - что там говорить!

к ста годам приговорить.