еврейского засилья.

От французов, тоже очень мило, выступил глава крестьянской корпорации. Он ветеран франко- германской дружбы, еще до войны приезжал в Нюрнберг, на съезд национал-социалистской партии, и даже удостоился чести быть представленным нашему фюреру. Что за прекрасная интуиция у нашего фюрера на людей, которые чего-то стоят! Подумать только, этот замечательный человек с таким громким, по- республикански аристократическим именем прозябал тогда в полной безвестности, без всякого серьезного дела. Слушая его, мы все поняли, что настоящая Франция с нами, что она против большевизма и против Англии.

Есть даже, кажется, один епископ из Французской Академии, который собирался ехать на Восточный фронт и воевать там с большевиками за свободу снежных русских степей, но ему помешали годы. Значит, не все епископы такие, как эти паршивые прелаты у нас в Германии, которые в своих проповедях выступают против нашего фюрера, против эвтаназии и многих других принципов нашего третьего рейха.

Доктор Гримм-дальний родственник моей Труды, так что я действительно не мог, хоть дисциплина теперь и... Лотте я объяснил, но она все равно злилась. Ей скучно с другими нашими девушками. И потом, она меня обожает, даже зовет меня Katzchen'[Котик (нем.)]. Я думал, такое со мной никогда уже больше не приключится. С 1917 года никто меня так не называл. Труда уменьшительных слов не любит. Она зовет меня mein Schatz [Мое сокровище (нем.)].

- Katzchen! - Лотта Мюллер нагнулась, чтобы подтянуть свои серые нитяные чулки. - Не сходишь ли ты за рюмкой коньячку?

День стоял ясный, но несколько ветреный. Они были чем-то вроде живой детали пейзажа в самом низу картины: за столом, массивное основание которого составляли крест-накрест положенные поленья, в саду ресторана. Официантка не слышала, когда ее звали: ресторан был в некотором отдалении. В павильон вели три ступени, в центре-бар и основной зал, в правом крыле, более поздней постройки, - банкетный, с начала войны закрытый, с левой стороны-навес для садовых инструментов. Сад был густой, беспорядочно заросший, тисовый кустарник, когда-то аккуратно подстриженный, замысловато делил его на небольшие отсеки, повсюду торчали странные зеленые дротики, этакие трости с курчавыми листьями, неведомое многолетнее растение без малого в рост человека. Посетителей никого, кроме них и еще двоих, немного поодаль, возле голубой решетки, по ту сторону круглого стола, слишком для них просторного; эти двое, французы, сидели рядом, один из них поставил на землю свой кожаный портфель, его было плохо видно, мешал стол; второй был в черных сапогах и потрепанных светло-коричневых брюках военного образца.

Но все это-лишь деталь пейзажа в самом низу картины. И то, как Лотта, серая, в белой блузке и нитяных чулках, украдкой поглядывала на двух парней, и то, как они тянули белое вино, делали вид, что тоже слегка заинтригованы, а сами в это время говорили совсем о другом. И то, как майор фон ЛютвицРандау, играя по дороге со здоровенной рыжей собакой, отправился на кухню, чтобы заказать две рюмки коньяку. Всё-лишь мелкие детали у нижнего края большого французского пейзажа в глубине долины, где течет широкая дофинейская река, хмурая и серая даже летом, суровая из-за своих каменистых островков, крутых излучин, железных мостов. С этой стороны видна только чересполосица пастбищ и выжженных солнцем полей, картина предстает неполной, неверной; впереди, по ту сторону бесконечно широкого потока, долина штурмует горные кручи. И надо запрокинуть голову, чтобы увидеть зубчатую каменную кромкунеровный фестон на подоле неба, пробитые временем бойницы, выветрившиеся утесы, так похожие на высотные карьеры; на остром выступе скалы-башню, сквозь ажурную резьбу ее стен странным образом просвечивает пустое пространство. Тянущееся вдоль всего горизонта крутогорье-словно гигантская груда древних окаменелостей, так и кажется, что при случайной игре света камни вдруг обернутся скелетом допотопного животного, костями ископаемых чудовищ. Со времен Великого оледенения эти голые склоны пережили множество стихийных бедствий, были свидетелями сражений Земли и Неба. Они помнят набеги и нашествия, видели, как спасались бегством мирные племена; по ним карабкались преследователи в погоне за преступниками и за невинными жертвами. Сколько раз по этим отрогам Альп спускались обозы чужеземцев, рослых белокожих людей с пиками и ножами?.. Какие песни навсегда умолкли в долине за долгие века?

А ведь были и религиозные войны, битва гор и равнин из-за расхождения во взглядах на Пречистую деву Марию; было и великое опьянение горцев гордым словом Свобода, когда там, у Гренобля, крестьяне и пастухи клялись на шпагах, скрещенных с пастушьими посохами, и эта клятва предшествовала всем Декларациям прав человека и всем клятвам Революции.

Здесь, по выжженным добела скалам, прокатилось эхо призыва к восстанию народа против тирании, и здесь же перекликались дозорные: в городах темные силы коалиции готовились вернуть в рабство тех, кто ответил на зов гор.

Неохватный пейзаж, непостижимый, как сама История, а здесь, внизу, у правого края долины, за палисадниками, - этот ресторан с его живой изгородью вокруг каждого столика и вдоль всех дорожек, на одной из них подпрыгивает рыжая собака, она ловит кусочек сахара, брошенный рукой немца, и два приятеля притворяются, что их интересуют серые нитяные чулки какой-то женщины-мыши.

Косогор сзади все так же плавно поднимался к многоярусному плато через огороды, персиковые сады, дороги и темно-зеленые ограды. Там уже чувствовалась близость города, вернее, пригорода с его бензоколонками, загородными ресторанчиками, теперь закрытыми, чиханием и кашлем пыльных грузовиков. А дальше на запад начинались дома, они теснили парк, разбегались широкими улицами, образуя белые кварталы с серыми и красными крышами, новые районы, там сновал, часто гудя, голубой автобус, а магазины вперемежку с жилыми домами тянулись вплоть до самого универмага 'Юнипри', где регулировщик заворачивал фургончики зеленщиков в объезд по улице с односторонним движением; там, наконец, было таинственное и загадочное сердце старого города, потного и грязного, там с визгом носилась чумазая детвора. Тщетны усилия разгадать этот пейзаж, взгляд в нем беспомощно теряется, с трудом различая только машины, которые мчатся вихрем, потому что их двигатели работают на бензине и потому что они возят офицеров в зеленых касках с коричневыми разводами. Тщательно обшаривая этот пестрый гобелен, глаз с усилием нащупает букву W, буквы К и Z-немецкие буквы, намалеванные на дощечках, прибитых где-то у подножия платанов или на углах домов. Глаз лишь угадывает, далеко-далеко, плывущие по небу клубочки дыма: где-то на краю света лежат маленькие деревушки, куда захватчик пока еще не дошел, и один господь бог знает, какие мысли, какой новый тайный союз пастушьего посоха и шпаги там зреют...

- Katzchen! - крикнула Лотта Мюллер, скорее в кокетливой попытке намекнуть двум шалопаям, чтобы они поспешили со своим заигрыванием, чем от нетерпения увидеть летящего к ней на всех парусах майора; играя с собакой, он уронил пенсне.

Один из французов-в бежевых брюках и черных сапогах, не переставая наблюдать за серой мышью, - инструктировал второго, ему приходилось заглядывать в маленькую записную книжку, он слюнявил большой палец и перелистывал слипшиеся странички. Второй внимательно слушал и время от времени задавал вопросы. Портфель он поставил себе на колени, открыл и что-то там перекладывал.

Майор фон Лютвиц-Рандау уже шел назад, он сам нес мельхиоровый подносик с двумя крошечными стаканчиками, донышки были из толстого стекла, и коньяк казался золотистым.

С крыльца ему вслед, подбоченясь, смотрела служанка, удивляясь такому демократизму офицера. Немецкая речь и взрывы смеха Лотты преодолели пространство, усыпанное мелким гравием и утыканное столиками из кругляка, и донеслись до слуха двух мужчин, которые разговаривали между собой почти шепотом.

- Видишь? - вдруг спросил один. Из приоткрытого портфеля сверкнуло дуло револьвера. - Ты ведь знаешь, я бью без промаха...

Второй посмотрел на него и нахмурил брови.

Я не вполне уверен, что он действительно нахмурил брови, - ведь это был такой крошечный штрих огромного пейзажа с рекой и горами, с легендой и Историей, с религиозными войнами и битвами за свободу.

- Спокойно, Филипп! - сказал он, легонько притопнув ногой по мелкому белому гравию.

И солнце блеснуло на черном голенище.

- Было бы два отличных трупа, можешь не сомневаться...

- Мы здесь не затем, Филипп, сам знаешь. Нужна дисциплина. Так можно погубить все. Потерпи до