бедра, обтянутые белыми брюками, проплыли вверх мимо него, точно воздушные шары. – Иди-ка взгляни, – крикнула она вниз.

Салли стояла в восьмиугольной комнате; южные стены ее были сплошные, без окон, а в остальные стороны открывался вид на верхушки сосен и на северное небо, весь свет с которого забирали окна в скошенных свинцовых переплетах, – вот так какой-нибудь человек, подумал Джерри, запрокидывает чашу и пьет, а все прочие стоят рядом, изнывая от жажды. За неподвижными оконными переплетами быстро мчались облака. Под окнами стоял большой мольберт, пустой и новый: остатки соскобленной краски в желобке указывали на то, что им пользовались не больше одного сезона. Отсутствующий художник отличался аккуратностью, он явно любил, чтобы рабочее место было хорошо оборудовано – стеклянные полочки, чертежная доска из матового плексигласа, гибкие лампы немецкого или шведского производства. Джерри представил себе картины этого художника – скорее всего, абстрактные, с обилием воздуха на полотне, остроугольные, по новейшей моде. Джерри еще в детстве надумал пользоваться чертежной доской; карандаш его то и дело прорывал бумагу, потому что они с приятелем приспособили эту доску для метания дротиков, а также как верстак, и от гвоздей, которые они на ней распрямляли, оставались дырки.

– Тебе это противно, да? – спросила Салли.

– Нет, что ты. Я восхищен. Мальчишкой я мечтал о такой мастерской.

Салли подождала, не добавит ли он еще чего-нибудь, затем сказала:

– Ну, для нас это слишком дорого. Он хочет двести двадцать в месяц, и счет за отопление будет ужас какой.

– Не знаю, – признался он. – Это… это, пожалуй, слишком хорошо для нас. Пока что.

Он с тревогой впился в нее взглядом, проверяя, поняла ли она его. Она быстро закивала – да, да, – точно лишенный разума автомат.

– Пора домой, – сказала она. – Питер, наверно, уже вернулся из детского сада, и мне надо готовить ленч. Хочешь поесть с нами?

– Конечно, – сказал Джерри. – Мы… я вызвал женщину посидеть с детьми.

Оказалось, что Питер еще не вернулся. По вторникам эту группу детей из школы и в школу возила Руфь. Все словно происходило в другом времени 6м измерении по сравнению с тем, когда Руфь в своем мягком черном платье вышла на глазах у Джерри из комнаты и исчезла, улыбаясь и смешно твердя про себя: “Ключи от машины, ключи от машины”. А Салли, ставя четыре прибора на тяжелый орехового дерева кухонный стол, тем временем говорила:

– Я сегодня утром спросила мальчиков, хотят ли они, чтобы мистер Конант жил с ними, и они подумали немного, а потом Бобби сказал: “Чарли Конант?” Они очень любят Чарли, все его любят.

– За исключением бедняжки Джоффри.

– Это потому, что ты недостаточно их дисциплинируешь, Джерри. Бобби тоже пытается подкусывать Питера, но я не позволяю. Я этого не терплю и говорю – почему. Мне кажется, очень важно всегда объяснять детям почему.

– А как мне сказать своим, почему я ухожу от них? Она отнеслась к этому вопросу серьезно.

– Просто скажи им, что вы с мамой хоть и очень любите друг друга, но считаете, что будете куда счастливее, если разъедетесь. Что ты их очень любишь, и будешь часто видеться с ними, и постараешься обеспечить их всем, что в твоих силах.

– Обеспечить. Это для тебя – главное слово, да? Она подняла на него потемневшие глаза.

– Разве?

– Я вовсе не хотел сказать гадость. У каждого должно быть свое главное слово. У меня, например, – вера. А может быть, страх? У Руфи, как ни странно, – свобода. Когда она сегодня утром уезжала, она казалась такой счастливой. Она словно бы разводилась со всем, что окружает ее.

– Ты устроил ей превеселенькую жизнь, – заметила Салли.

– Это же ради тебя.

– Нет. Не думаю. Ты вел себя так, потому что тебе это нравилось. Ты ведь и мне устроил превеселенькую жизнь.

– Я не хотел.

Она улыбнулась – косо, потом широко.

– Не огорчайся так, повелитель. Мы ведь этого ждали. – Она отделяла от стеблей листики салата-латука для сандвичей. Джерри обнаружил, что его раздражает эта ее расточительность: вовсе ни к чему отрезать сначала стебель. Готовя, она многое делала вот так – немного бессердечно. На кухне у нее все сверкало, сияло, тогда как у них на кухне было сумрачно и прохладно даже летом.

Салли протянула Теодоре кусочек хлеба с маслом и спросила:

– А какое главное слово у Ричарда?

Джерри почувствовал облегчение от того, что прозвучало имя Ричарда, что Ричард хотя бы таким путем снова вошел в дом.

– У Ричарда? А у него есть главное слово? Вчера вечером я был поражен его чувством ответственности. Я хочу сказать, что он сразу все увидел в социальном контексте: юристы, школы для детей.

– Мне кажется, ты не слишком хорошо его знаешь, – заметила Салли.

– Как бы он поступил… а, неважно.

– Ну, спрашивай же.

– Как бы он с тобой поступил, если бы я мотанулся?