– Может, вам, мужчинам, и весело, но для нас, остальных, это мука, – сказала Салли. Она сидела все так же, застыв, как мадонна; Теодора на коленях у нее клевала носом, словно загипнотизированная.
– Уложи это отродье в постель, – сказал Ричард.
– Нет. Если я уйду из комнаты, вы сразу начнете говорить обо мне. Начнете говорить о моей душе.
– Скажи мне название отеля. – Ричард произнес это, ни к кому не обращаясь. Никто ему не ответил.
– Что ж, о'кей. Хотите вести жесткую игру. Очень хорошо. Очень хорошо. Я тоже могу вести жесткую игру. Мой папа был человек жесткий, и я могу быть жестким.
Джерри сказал:
– А почему бы и нет? Ты ведь мне ничем не обязан.
– Черт подери, Джерри, а ты заговорил на моем языке. Skol.[27]
– Пьем до дна. Chin-chin.[28]
– Проклятый мерзавец, не могу на тебя сердиться. Пытаюсь рассердиться, а ты не даешь.
– Он просто ужасен, когда вот так дурака валяет, – сказала Руфь.
– В чем же будет заключаться твоя жесткая игра? – спросил Джерри.
Ричард принялся что-то чертить в блокноте.
– Ну, я могу отказать Салли в разводе. А это значит, что она не сможет выйти замуж за другого.
Салли села еще прямее, губы ее растянулись в тоненькую линию, слегка обнажив зубы; Джерри увидел, что она не только не стремится уйти от объяснений, а наоборот: рада сразиться с Ричардом.
– Да, – резко сказала она, – и у твоих детей не будет отца. Зачем же вредить собственным детям?
– А с чего ты взяла, что я отдам тебе детей?
– Я же, черт побери, прекрасно знаю, что тебе они не нужны. Ты никогда их не хотел. Мы завели их, потому что наши психоаналитики сочли, что это полезно для здоровья.
Они в таком темпе обменивались репликами, что Джерри понял: они уже не раз сражались на этой почве.
Ричард улыбался и продолжал что-то чертить в блокноте. Джерри подумал, интересно, каково это видеть одним глазом. Он закрыл глаз и окинул взглядом комнату – стулья, женщины, бокалы сразу лишились одного измерения. Все стало плоским, невыразительным – таков мир, вдруг понял он, если смотреть на него глазами безбожника, ибо присутствие Бога придает каждой вещи объемность и значение. Это было страшно. Ему всегда был ненавистен вид Ричарда – эта задумчиво склоненная голова, елейно-нерешительный рот, нелепо-безжизненный глаз. Может… не потому ли, что, глядя на его лицо, он представлял себе, каково было бы ему жить без глаза? Он открыл глаз, и все окружающее, завибрировав, вновь стало объемным, а Ричард поднял голову и сказал Салли:
– Ты права. Мой юрист, во всяком случае, отговорил бы меня от этого. Давайте рассуждать здраво. Давайте рассуждать здраво, ребята. Попытаемся приструнить этих маленьких зеленоглазых дьяволят. Джерри, я знаю, ты будешь хорошим отцом моим детям.
Я видел, как ты обращаешься со своими детьми, ты – хороший отец.
– Ничего подобного, – сказала Руфь. – Он садист. Он их дразнит.
Ричард слушал ее и кивал.
– Он не идеальный, но он вполне о'кей, Руфи-детка. Он человек незрелый, ну, а кто сейчас зрелый? Руфь продолжала:
– Он заставляет их против воли ходить в воскресную школу.
– Детям необходима, – сказал Ричард, по-пьяному тупо и сонно растягивая слова, – детям необходима жизненная основа, пусть самая идиотская. Джерри, я буду платить за их обучение и одежду.
– Ну, за обучение – конечно.
– По рукам.
Ричард принялся набрасывать цифры. В тишине как бы сдвинулась огромная, физически неощутимая тяжесть – так под папиросной бумагой в Библии обнаруживаются детали гравюры, изображающей ад.
Джерри воскликнул:
– Да, но как же будет с моими детьми?
– Это уж твоя забота, – сказал Ричард, сразу протрезвев.
– Отдай мне одного, – обратился Джерри к Руфи. – Любого. Чарли или Джоффри – ты же знаешь, как Чарли изводит малыша. Их надо разделить.
Руфь плакала; трясущимися губами она произнесла:
– Они нужны друг другу. Мы все нужны друг другу.
– Прошу тебя. Чарли. Разреши мне взять Чарли. Салли вмешалась в разговор:
– А почему ты не можешь его взять? Они такие же твои дети, как и ее.
Руфь повернулась на своем стуле с прямой спинкой.
– Я бы, возможно, и отдала их, будь на твоем месте другая женщина, – сказала она. – Но не ты. Я не
