Эмир-Гюне-хан, выждав, пока картлийцы насытятся великолепным зрелищем фантастического зала, вежливо пригласил их последовать за ним в диван-ханэ, где шах Аббас благосклонно примет посольство. Войдя в диван-ханэ, картлийцы с новым изумлением стали осматривать индусские восьмиугольные столики, узкие с высокими спинками кресла, круглые подставки с инкрустациями из слоновой кости.

В торжественном молчании мехмандар стал расставлять картлийских послов перед шахским троном, каждого на заранее отведенное для него место.

Подавленные ослепительной роскошью, растерянные и смущенные, картлийские князья с благоговейным страхом стали ждать выхода обладателя сказочных богатств.

И когда показался коренастый шах, телосложением напоминавший персидского пехотинца, картлийские князья, словно перед божеством, склонились ниц.

Шах медленно взошел на трон и снисходительно ответил на раболепные приветствия картлийских князей. Нугзар, как начальник посольства, говорил первым. Он от имени Георгия X благодарил за честь, оказанную царевне Тинатин, и выразил надежду, что родственные чувства, священные для двух стран, продлятся веки вечные. Андукапар уверял шаха в преданности картлийских князей, всегда готовых обнажить саблю на общего врага, и просил шаха не оставить князей без милостивого высокого внимания.

Говорил старый князь Диасамидзе, рассыпался в уверениях Заза Цицишвили, блистал остроумием Мирван Мухран-батони.

Шах Аббас измерил взглядом пышное посольство, блеск богатых одежд, оружие, усыпанное драгоценностями, и проникся уважением. 'Такой народ, думал он, - лучше взять не войной'.

Вслушиваясь в изящные персидские речи грузинских князей, шах остановил пронизывающий взгляд на Саакадзе. Али-Баиндур прав, этот может пригодиться больше других.

Мирван, заканчивая приветствие, намекнул о ликовании Картли по поводу мудрости царя Георгия X, всегда предпочитающего союз с любимым Ираном домогательствам других стран.

После обеда у шаха посольство разошлось по отведенным помещениям для отдыха и сна.

Утром картлийское посольство вновь собралось в зеркальный зал, где их ждал Эмир-Гюне-хан. После обычных приветствий посольство направилось в крытый двор, выложенный глазурованными изразцами и предназначенный для показа иноземным гостям породистых коней, разукрашенных дорогими седлами, а также для приема и раздачи подарков. Шах Аббас милостиво выслушал приветствия картлийского посольства.

Восседая с пышной свитой ханов в прохладных нишах за мозаичными арками, шах Аббас, кичась богатством, показывал ошеломленным картлийским гостям редкости из слоновой кости, золота, стекла, мозаики. Драгоценные камни в хрустальных шкатулках, египетские, арабские и индусские изделия воскрешали легенды Шахразады.

Наконец картлийское посольство рискнуло со своей стороны удивить шаха Аббаса богатством Картли.

Рассматривая богатые дары картлийцев, шах уже не сомневался в устойчивом положении Картли и окончательно убедился в правильности своей политики. Ханы, принимая из рук шаха для оценки подарки, видя удовольствие Аббаса, преувеличенно восхищались и расточали похвалы вкусу грузин. После ханов и придворной свиты раболепная толпа слуг, принимая подарки, притворно сдерживала восторг и шепотом, но с расчетом на хороший слух шаха, восхищалась величием повелителя Ирана, вызвавшего другие страны на поистине райскую щедрость.

Диасамидзе преподнес на подушке малинового бархата святыню Грузии - щит Давида Строителя. Седой Диасамидзе дрожащим голосом просил могущественного 'льва Ирана' принять святыню - 'щит, поднявший Грузию из обломков'. По морщинам князя сбегали крупные слезы. На своем веку видя много бедствий от магометан, он просил тайного врага принять щит как знак вверенной ему судьбы Картли.

Шах Аббас, внутренне торжествуя, казался растроганным. Картли для него - как единственный сын, рожденный от любимой жены, и никто не посмеет покушаться на прекрасную родственную страну.

Последним подарком, преподнесенным Нугзаром Эристави, было знамя Ирана: на красном бархате затканный золотом и жемчугом лев с пылающим солнцем на спине, подняв меч, любовался алмазной звездой.

Шах предвкушал шумные разговоры между съехавшимися вовремя иноземными купцами: необходимо оповестить майдан о пышности посольства и богатых преподношениях, чтобы купцы в своих странах рассказывали о величии и могуществе шаха Аббаса.

Вереница слуг, мягко ступая, внесла богатые дары, и шах стал щедро оделять князей. Расшитые драгоценностями одежды, дамасское оружие, сверкающие кольца мелькали в руках князей.

Молодые картлийские князья, всю дорогу косившиеся на 'плебея', самодовольно переглянулись: стоящий в стороне Саакадзе ничего не получил.

Эмир-Гюне-хан почтительно наклонился к шаху и, поймав улыбку повелителя, подал знак мехмандару.

К изумлению князей, шах подозвал к себе Саакадзе.

- Я давно не любовался таким ростом... Скажи, Георгий, сын Саакадзе, какой подарок мог бы обрадовать тебя?

Саакадзе опустился перед шахом на колено и на чистом персидском языке скромно сказал:

- Великий шах-ин-шах, и простой кирпич, полученный из рук повелителя Ирана, превращается в бесценный изумруд, но я получил еще больше: твое внимание.

Шах, улыбаясь, ответил, что он хорошо осведомлен о причинах благосклонности царя Картли к молодому азнауру, но Георгий стоял с застывшим лицом.

'Умеет хранить тайну', - подумал шах и с легкой иронией пожелал наградить героя за сражение с проклятым Османом.

Несколько конюхов, едва сдерживая, ввели во двор арабского коня. Рослый мамлюк нес роскошное седло, другой - сверкающую одежду персидского рыцаря.

Шах, сам отличный наездник, залюбовался великолепным конем.

- Коня прислал мне эмир бухарский. Конь сбросил своего господина и в наказание изгнан. Эмир в письме говорит: 'Еще не один дышащий воздухом не осмелился ослушаться великого шаха Аббаса, видно, дерзкий конь рожден только для твоего седла'. Прими, картлиец, достойный мудрого воина подарок.

Саакадзе пал ниц и взволнованно благодарил шаха.

Получив разрешение, Георгий подошел к коню и властно потрепал по шее. Глаза скакуна налились кровью, он дрожал, бил копытами, но вздыбиться ему не удалось. Георгий схватил коня под уздцы. Короткая борьба - и вспотевший конь застыл с пригнутой головой.

Двор заинтересованно наблюдал поединок. Шах выразил удовольствие:

- Воистину азнаур Георгий оказался достойным подарка.

- Великий из великих шах-ин-шах, скорее я размозжу себе голову, чем позволю коню сбросить азнаура Саакадзе. Позволь мне, могущественный шах, сейчас оседлать коня, пусть сразу почуствует, что я не эмир.

Шах расхохотался, приближенные подобострастно подхватили веселое настроение повелителя.

Папуна, поклонившись шаху, спокойно взял под уздцы вздрагивавшего коня и, вынув из кармана сабзу, поднес к его дрожащим губам. Сначала конь презрительно фыркнул, но, подумав, взял в рот, пожевал, одобрительно мотнул головой и требовательно потянулся к ладони. Саакадзе подтягивал последнюю подпругу.

Шах, не переставая смеяться, спросил, как Папуна догадался сабзой задобрить коня. Папуна с готовностью поделился богатым опытом: он не встречал богачей, отворачивающихся от дарового куска, а конь не глупее их, и сейчас высчитывает, сколько можно вытянуть из тощего кармана дурака. Шах весело приказал мехмандару поднести Папуна одежду, достойную его находчивости, и наполнить карман золотыми монетами, дабы он не затруднялся покупать расположение коней и ослов.

Только поздней ночью после пира у шаха, очутившись рядом с Папуна, Георгий дал волю бурной радости: посаженный между остроумным Эреб-ханом и храбрым Карчи-ханом и получив из рук шаха золотую чашу с вином, он сразу возвысился в глазах всей исфаханской знати, наперебой ухаживающей за ним и приглашающей в гости. А главное, Нугзар радовался.