любовно потрепал лежавшую около него овчарку и подкинул в угасающий костер ворох сухого кизила.

Кто-то в темноте глухо пробормотал:

- Недаром вчера в небе солнце в крови купалось, непременно война будет.

Папуна нарочито весело отмахнулся рукой.

- Три дня назад, после дождя, красная лента на радуге больше всех горела - значит, в этом году много вина будет, не воевать, а пить соберемся.

К костру подошел старик в грубой заплатанной коричневой одежде с чианури под мышкой.

- Э, э, дед, грузина можно вином угостить.

Старик, приветствуя сидящих, взял дрожащими руками наполненную чашу, склонил над нею покрытое глубокими морщинами лицо, выпил большими, отрывистыми глотками и, бережно опустив чашу на траву, медленно вытер губы рукавом оборванной замусоленной чохи. Он не спеша настроил чианури и запел дребезжащим, тихим голосом.

- Э, старик, вино князей вызывает скучные песни, а тебя угощает друг. Пей на здоровье и расскажи что-нибудь. Наверное, очокочи встречал?

Старик посмотрел на Папуна слезящимися глазами.

- Сам встречал, и одишец Джвебе один раз тоже видел. В деревне Джвари, к Одиши ближе, на реке Ингури, внизу горы Охачкуа, отдельно от людей, в каменной башне два брата Пимпия живут. Нодар заболел, дома сидел, а князь Цебельды Хвахва Маршания знал - золота много у Нодара, ночью напал... Тоже, как сейчас, месяц в другую сторону светить ушел, совсем темно было. Нодар долго дрался, золото жалел, Хвахву убил и сам на кинжале умер...

Вокруг костра стали собираться пастухи, аробщики, купцы; кутаясь в мохнатые бурки, подходили погонщики и затаив дыхание, жадно, с боязливым любопытством слушали старика.

- ...Джвебе ничего не знал, в горном лесу зверей ловил, очень любил это дело, а когда про смерть брата узнал, совсем башню бросил, на Охачкуа за оленями ушел. Больше никто к башне не подходил, боялись. Каждую ночь там Нодар и Хвахва золото считают... Джвебе горе в оленьей крови топил. Очень любил это дело... Раз оленя встретил, большой олень, рогами звезды шатал. Очень удивился Джвебе, все же оленя убил, притащил под дерево, зажег огонь. Кушать хочет, а огонь мясо не жарит, - криво, как сейчас, горел. Джвебе на бога сердиться начал, а за грабом хохот слышится. Обернулся Джвебе, зубами заскрипел; два высоких, как башня, человека стоят, волосами, как буркой, покрыты, ноги - в копытах, на каждой руке - по девять железных пальцев, а ногти крючками висят. Черные губы в зеленой пене кипели, а глаза, как у тебя, пастух, темноту резали...

Многие недоверчиво покосились на быстро крестившегося пастуха.

- ...Джвебе сразу узнал очокочи. Мужчина сбоку заходит, женщина оленя просит, - от голоса деревья согнулись. Только Джвебе всегда умным был, хорошо знал, кто слово скажет, ум потеряет. Крепко молчал. Тогда очокочи-мужчина сказал женщине: 'Когда Джвебе уснет, я его кушать буду, а тебе оленя отдам'. Только Джвебе всегда умным был, долго не спал. Очокочи устали, первыми заснули, а Джвебе кинжал поставил, потом буркой накрыл, а сам за грабом спрятался, лук наготове держит. Долго сидел, плохая ночь была, ветер все звезды сбросил, шакалы от страха смеялись. Очокочи первым встал, на бурку бросился, но вместо Джвебе кинжал почуствовал. От крика очокочи мертвый олень на ноги вскочил. Обиделся Джвебе, - хороший охотник был, одной стрелой оленя обратно уложил, другой очокочи ранил. Женщина рассердилась, прыгать начала: 'Разве я не говорила - Джвебе твердый нрав имеет. Зачем его трогал?' Потом стали просить еще одну стрелу пустить, только Джвебе всегда умным был, хорошо знал: если сто стрел не выпустить, после второй очокочи еще сильней будет. Крепко молчал. Тогда очокочи, как волки, завыли, земля дрожать начала, птицы с веток упали, из глаз очокочи град пошел... Джвебе всегда хорошим охотником был, только оленя поднять не мог. Рога отрубил и вниз ушел. Как раз в башню Нодара попал, с тех пор там остался жить...

В эту зиму я у него был, оленьи рога на стене сами синий свет дают. Долго вместе с Джвебе у очага сидели, про очокочи рассказывал. Сразу ветер в стены прошел, дверь в кунацкую сорвал, а там Нодар и Хвахва в белых папахах золото считают. Ссориться начали... Рассердился Джвебе, - всегда умным был, - схватил горящую палку и в кунацкую бросил... Мертвые тоже рассердились, скрипеть начали...

Темноту прорезал монотонный скрип. Голос старика оборвался.

У костра, давя друг друга, вскочили пастухи и, крестясь и хрипло бранясь, запустили головнями в темноту.

Папуна хладнокровно поднял голову.

- Спрячь кинжал, Датуна... Слышишь? Это наш Гиви. Ни один Хвахва так не скрипит, как арба Гиви. Что, по скрипу арбы не чуствуете, какой человек едет? Гиви, Гиви!

У откоса, в отблесках костра, показалась нагруженная арба. Гиви, расставив ноги, сжимая кинжал, изумленно оглядывал перепуганную толпу.

- Гиви, дорогой, спустись сюда, какое вино!

С трудом сдерживая буйволов, Гиви с арбой скатился вниз.

- Ты, что Папуна, святой? Иначе как можешь одним бурдюком всех ишаков напоить?

- Э-э, Гиви, когда успел поумнеть?

Но веселое появление Гиви уже никого не развлекало. Поеживаясь и крестясь, пастухи поспешно сгоняли баранту, купцы расходились по своим караванам, где торопливо крепили тугие вьюки. Погонщики, перевязывая товары, произносили заклинания. Широкоплечий купец, насупив брови, быстро достал из кармана чеснок и насильно засунул своему коню в рот. Мальчик-погонщик дрожащими руками нахлобучил куди - войлочную шапочку с нашитым черным крестом.

Папуна, насмешливо посматривая на перепуганных ночевщиков, встал, лениво потянулся, встряхнул похудевший бурдюк и весело крикнул:

- Э, э! Горийский караван первый убежал. Выпьем перед дорогой остаток вина, чтобы очокочи в него не плюнул. Будь здоров, старик. Как звать тебя? Бадри? Хорошее имя Бадри. Куда едешь? Никуда? Так садись ко мне на арбу. Ностевцы сказки любят, только не пугай, рассказывай веселые, те, что прячутся за твоими седыми годами.

Побледневшая ночь уходила нехотя, медленно, цеплялась за скользкие выступы, путалась в причудливых очертаниях гор и вдруг оборвалась в ущелье, где бурный поток яростно перепрыгивал через глыбы, разбрасывая метущуюся пену. В сизых дымах запада, в оранжево-лиловой пыли качнулся померкнувший месяц. На голубой сафьян выползло еще холодное солнце и золотыми лапами прикрыло сторожевые башни.

ГЛАВА ВТОРАЯ

В голубом тумане Дидгорских вершин настороженно притаились остроконечные сторожевые башни, а у подножия в прозрачной речке отражается живописное Носте. Издали оно кажется грудой развалин, потонувших в зелени. Взбегая от цветущей долины, по горным уступам гнездятся, хаотично сплетаясь, словно испуганные набегами врагов, неровные домики. Виноградными лозами свешиваются деревянные террасы, узорные балкончики.

Кривая, извилистая уличка, огибая домики, сползает к шумной Ностури. Узкие проходы между домиками изрыты рытвинами, затрудняя движение даже одиночным всадникам. На вспененной поверхности речки качаются тени сгорбленного моста, а дальше, под каменистым берегом, извивается серой змеей горная дорога. Толстым войлоком лежит на ней вековая пыль.

Носте, находясь в центре царских селений Верхней Картли, сосредоточивает торговлю окрестных царских владений, монастырей и княжеских крестьян маслом, шерстью, мехом, кожей и привозным шелком.

Раз в году, когда ранняя осень еще золотит верхушки деревьев, большой шумный базар заполняет все Носте. Кроме помощи в купле и продаже, базар приносит большую радость встреч. На базар вместе с товарами привозят новости. Базар - проба ума, ловкости и удали.

Уже за несколько дней слышатся удары топора, визг наточенной пилы, перестуки молотков и над пахнущими свежим деревом лотками развеваются пестрые ткани.

В центре базарной площади - обширные царские навесы. Около навесов на обильно политую землю уже сгружают под зорким взглядом нацвали, гзири и надсмотрщиков привезенные из окружных царских деревень отборную шерсть, шелк и кожу.

Еще солнце не успело высушить росинки на листьях ореховых деревьев, нависших над базарной площадью, как на нее со всех сторон потоком хлынули караваны. И сразу вспыхнули яростные стычки за