— Двенадцати, — повторил Ришар.

— Одиннадцати, — опять сказал Лахеналь.

— Мсье Мерсье сказал мне, что у вас двенадцать лошадей.

— У меня было двенадцать, но сейчас их осталось только одиннадцать — после того как украли Цезаря. — И Лахеналь снова сильно ударил себя по сапогу плеткой.

— Цезаря украли? — изумленно спросил Мерсье. — Цезаря, большую белую лошадь из «Пророка»?

— У нас только один Цезарь, — грубо прервал его Лахеналь. — Я работал десять лет на конюшнях Франкони и видел много лошадей и могу с полным основанием сказать вам, что второго такого Цезаря нет. И его украли!

— Как это случилось?

— Я не знаю. Никто не знает. Вот почему я пришел просить разогнать всех на конюшне.

— А что говорят о краже ваши конюхи?

— Всякие глупости. Некоторые обвиняют каких-то рабочих, другие утверждают, что это сделал бухгалтер.

— Бухгалтер? Я уверен в нем, как в самом себе, — запротестовал Мерсье.

— Но, мсье Лахеналь, — сказал Ришар, — у вас самого должна быть какая-то идея.

— Да, у меня есть идея, — резко произнес Лахеналь, — и я скажу вам, в чем она состоит. Что касается меня, то я не сомневаюсь. — Он подошел ближе и сказал вполголоса: — Это сделал призрак.

Ришар вздрогнул.

— И вы, и вы тоже!

— Что вы имеете в виду под «я тоже»? Это же совершенно естественно.

— Совершенно естественно, мсье Лахеналь? Что совершенно естественно?

— Сказать вам это после того, что я видел.

— И что же вы видели?

— Я видел так же ясно, как вижу вас, темную фигуру верхом на белой лошади, которая один к одному походила на Цезаря.

— И вы не побежали за этой белой лошадью и темной фигурой?

— Да, я побежал и закричал, но они продолжали идти на большой скорости и исчезли в темноте галереи. Ришар встал.

— Очень хорошо, мсье Лахеналь, можете идти. Мы подадим жалобу на призрак.

— И уволите всех конюхов?

— Да-да, конечно. До свидания.

Лахеналь поклонился и вышел.

Ришар пребывал в крайней степени раздражения.

— Немедленно снимите этого идиота с платежной ведомости, — приказал он Мерсье.

— Он друг представителя правительства, — осмелился вставить тот.

— И каждый день выпивает в кафе Тортони с Лажреном, Шоллем и Пертрюсе, который убил льва, — добавил Мушармен. — Вся пресса навалится на нас! Он начнет болтать о призраке, и мы станем посмешищем. Тогда мы погибли.

— Хорошо, давайте не будем больше об этом говорить, — уступил Ришар.

В этот момент дверь распахнулась и в комнату ворвалась мадам Жири с конвертом в руке:

— Извините меня, мсье, но сегодня утром я получила письмо от призрака Оперы, в котором говорится, чтобы я зашла к вам. У вас есть что-то…

Она не закончила свою сентенцию, увидев лицо Ришара. Казалось, он сейчас взорвется. Но пока единственными внешними признаками гнева, кипящего внутри, был цвет его лица и сверкание молний в глазах. Он ничего не сказал. Он был не способен говорить. Неожиданно он перешел к действию. Сначала схватил левой рукой неряшливую мадам Жири и повернул ее таким быстрым, неожиданным полукругом, что та издала отчаянный крик, затем правая нога Ришара оставила отпечаток подошвы на черной тафте юбки, которая, определенно, никогда раньше не подвергалась такому надругательству в таком месте.

Все произошло так быстро, что мадам Жири, оказавшись в коридоре, все еще была ошеломлена и, казалось, не понимала, что случилось. Вдруг она сразу все осознала, и Опера огласилась ее возмущенным визгом, горячими протестами и угрозами. Потребовалось три молодых человека, чтобы спустить ее по лестнице, и два полицейских, чтобы вывести на улицу.

Примерно в это же время Карлотта, которая жила в предместье Сен-Оноре, позвонила служанке и приказала принести почту в постель. В ней она нашла анонимное письмо следующего содержания:

«Если вы будете выступать сегодня вечером, вас ждет большое несчастье, которое поразит вас как раз тогда, когда вы начнете петь, несчастье худшее, чем смерть».

Эта угроза была неуклюже написана красными чернилами. Прочитав ее, Карлотта сразу лишилась аппетита. Отодвинув поднос, на котором служанка принесла горячий шоколад, примадонна сидела в постели и терялась в догадках. Она получала подобные письма и раньше, но это чем-то отличалось от других.

Карлотта считала, что завистники плетут против нее разного рода интриги, и часто говорила о тайных врагах, которые полны решимости погубить ее. Она утверждала, что является объектом злобного заговора, который в конце концов вскроется, но добавляла, что она не из того рода женщин, которые поддаются запугиванию.

Однако единственным заговором был тот, который сама Карлотта организовала против бедной Кристины. Карлотта не простила Кристине ее величайшего триумфа, когда та заменила ее на сцене без предварительного уведомления.

Когда примадонна узнала о необыкновенном приеме, оказанном молодой певице, она сразу же почувствовала себя выздоравливающей от начинающегося бронхита и готовой рассердиться на администрацию. Больше она не проявляла ни малейшего желания уступать своего положения в Опере. С той поры Карлотта работала во всю силу, чтобы «задушить» соперницу, а ее могущественные друзья оказывали давление на директоров, стараясь помешать им дать Кристине еще один шанс для триумфа. Некоторые газеты, которые восторженно писали о таланте Кристины, теперь восхваляли исключительно Карлотту. Знаменитая примадонна позволяла себе возмутительно оскорбительные выпады против молодой певицы и пыталась причинить ей как можно больше неприятностей.

У Карлотты не было ни сердца, ни души. Она была только инструментом, хотя, несомненно, инструментом изумительным. Ее репертуар включал все созданное немецкими, итальянскими и французскими композиторами, что могло удовлетворить честолюбие любой певицы. О ней никогда не говорили, что она спела не в той тональности или что ей не хватило силы голоса, необходимой для какой-то части ее огромного репертуара. Короче, инструмент этот был мощным, замечательно точным и широкого диапазона. Но никто не мог сказать Карлотте то, что Россини сказал Марии Габриэле Краусс, когда та спела для него «Темные леса» на немецком языке: «Вы поете душой, дитя мое, и ваша душа прекрасна».

Где была ваша душа, Карлотта, когда вы танцевали в пользующейся дурной репутацией таверне в Барселоне? Где была она позже, в Париже, когда вы пели непристойные, циничные песенки в сомнительных мюзик-холлах? Где была ваша душа, когда перед мастерами, собравшимися в доме одного из ваших любовников, вы извлекали музыку из своего послушного инструмента, замечательного своей способностью петь о возвышенной любви или низком разврате с одинаковым равнодушным совершенством? Карлотта, если у вас когда-то душа и была, а затем вы потеряли ее, у вас была возможность обрести ее, становясь Джульеттой, Эльвирой, Офелией и Маргаритой, ибо другие поднимались из больших глубин, чем вы, и очищались благодаря искусству.

Наконец Карлотта, заставив себя не думать об угрозе в этом странном письме, встала с постели.

— Мы посмотрим, — сказала она себе и решительно произнесла несколько клятв по-испански.

Первое, что увидела примадонна, подойдя к окну, был катафалк. Это окончательно убедило ее в том, что дело серьезное. Она созвала всех своих друзей, объявила, что заговор, организованный Кристиной Доэ, грозит навредить ей во время сегодняшнего представления, и сказала, что хочет расстроить эти планы, заполнив зал своими поклонниками. А у нее было много поклонников! Она рассчитывала, что они будут готовы ко всему и заставят замолчать ее врагов, если они попытаются сорвать спектакль.

Придя к Карлотте, чтобы узнать о ее здоровье, секретарь Фирмена Ришара вернулся обратно, чтобы сообщить, что она чувствует себя отлично и споет сегодня партию Маргариты, «даже если будет