Ришар и Мушармен были сейчас одни в огромном затемненном зале. Было тихо, рабочие отправились выпить рюмочку вина. Они покинули сцену, оставив задник лишь частично закрепленным. Несколько лучей света (бледный тусклый свет, который, казалось, украли у умирающей звезды) проскальзывали в зал через какие-то щели и сияли на старой башне, увенчанной картонной зубчатой стеной, которая стояла на сцене. В этой искусственной ночи или, скорее, в обманчивом дневном свете вещи принимали странные очертания. Полотно, закрывавшее кресла в партере, выглядело, как рассерженное море, зелено-голубые волны которого в мгновение остановились по приказу гиганта, чье имя, как всем известно, Адамастор.

Мушармен и Ришар были словно моряки потерпевшего аварию корабля в пучине неподвижно возмущенного полотняного моря. Как будто, оставив свою лодку и пытаясь доплыть до берега, они проложили путь к ложам левой стороны. Восемь больших колонн из полированного камня возвышались в тени, подобно громадным сваям, предназначенным поддерживать угрожающе шатающиеся выпуклые утесы, чьи основания были представлены изогнутыми параллельными линиями перил лож первого, второго и третьего ярусов. На самой вершине утеса, потерянного в медном небе Ленепве[2], гримасничали, смеясь и забавляясь над опасениями Мушармена и Ришара, фигуры, хотя обычно они были очень серьезными: Геба, Флора, Пандора, Психея, Фетида, Помона, Дафна, Галатея… Да, сама Пандора, известная каждому из-за ящика, смотрела вниз на двух новых директоров Оперы, которые теперь молча рассматривали ложу номер пять первого яруса.

Я уже сказал, что они были полны страха. По крайней мере, я предполагаю, что они боялись. Вот что Мушармен пишет в своих мемуарах:

«Трескучая болтовня о привидении в Опере, которой нас кормили (каким изысканным стилистом был Мушармен!) с тех пор, как мы заменили Полиньи и Дебьенна, должно быть, ухудшила баланс моих наделенных богатым воображением способностей и, рассматривая все вместе, моих зрительных способностей тоже. Может быть, виновата обстановка, в которой мы оказались и которая так сильно обеспокоила нас; может быть, мы стали жертвами каких-то галлюцинаций, возникших в полутьме зрительного зала и даже еще более глубоких теней в пятой ложе. Но в один и тот же миг Ришар и я увидели в ложе какие-то очертания. Ни один из нас не сказал ничего, но мы схватили друг друга за руки. Затем подождали несколько минут, не двигаясь, пристально глядя в одну и ту же точку. Но очертания исчезли.

Мы вышли из зала и в коридоре рассказали друг другу о своих впечатлениях. К сожалению, очертания, которые видел я, не совпадали с тем, что видел Ришар. Мне привиделся череп на перилах ложи, в то время как Ришар различил очертания старой женщины, которая выглядела, как мадам Жири. Мы поняли, что стали жертвами иллюзии. Громко рассмеявшись, мы немедленно поспешили в пятую ложу, вошли туда и, естественно, никого там не нашли.

И теперь мы в ложе номер пять. Эта ложа такая же, как и все остальные ложи в первом ярусе. Ничто не отличает ее от соседних».

Смеясь друг над другом, Мушармен и Ришар потрогали мебель в ложе, подняли чехлы и тщательно осмотрели кресло, в котором обычно «сидел голос». Убедились, что это настоящее кресло и в нем не было ничего магического. Ложа выглядела совершенно обычной во всех отношениях — с красными портьерами, креслами, коврами и перилами, обитыми красным бархатом. Исследовав все, что возможно, директора пошли вниз в ложу бенуара, расположенную прямо под пятой ложей. В ложе бенуара, которая находится как раз на углу первого входа из партера, они также не смогли обнаружить чего-либо достойного внимания.

— Эти люди пытаются сделать из нас дураков! — сказал наконец Фирмен Ришар сердито. — В субботу представление «Фауста», и мы оба будем смотреть его из ложи номер пять первого яруса.

Придя в свой кабинет в субботу утром, оба директора нашли письмо следующего содержания:

— С меня этого достаточно! — закричал Ришар, энергично барабаня по столу обеими руками. Вошел Мерсье, администратор.

— Лахеналь хочет видеть одного из вас, мсье, — сказал Мерсье. — Он говорит, что это крайне необходимо, и он, кажется, расстроен.

— Кто такой этот Лахеналь?

— Главный конюх.

— Что? Главный конюх?

— Да, мсье, — ответил администратор. — В Опере есть несколько конюхов, и Лахеналь ими руководит.

— И что же он делает?

— Он заведует конюшней.

— Какой конюшней?

— Вашей, мсье. Конюшней Оперы.

— В Опере есть конюшня? Впервые слышу! Где она находится?

— В подвалах. У нас двенадцать лошадей.

— Двенадцать лошадей? Для чего же, во имя Бога?

— Для процессий в «Иудейке», «Пророке» и так далее нам нужны тренированные лошади, которые «знают сцену». Обязанность конюхов — научить их этому. Лахеналь — высококвалифицированный тренер. Он когда-то заведовал конюшнями Франкони.

— Очень хорошо… Но что он хочет от меня?

— Не знаю. Знаю только, что никогда не видел его в таком состоянии.

— Пусть войдет.

Лахеналь вошел и нетерпеливо ударил по своему сапогу плеткой, которую держал в руке.

— Доброе утро, мсье Лахеналь, — сказал немного напуганный Ришар. — Чем обязан вашему визиту?

— Мсье, я пришел просить вас ликвидировать всю конюшню.

— Что? Вы хотите отделаться от наших лошадей?

— Не от лошадей, от конюхов.

— Сколько конюхов служат у вас, мсье Лахеналь?

— Шесть.

— Шесть конюхов! Это, по крайней мере, на два больше, чем надо.

— Эти должности, — объяснил Мерсье, были навязаны нам заместителем главы администрации изящных искусств. Они заняты людьми, которым протежирует правительство, и если я рискну…

— Меня не волнует правительство, — подчеркнуто сухо заявил Ришар. — Нам не надо больше четырех конюхов для двенадцати лошадей.

— Одиннадцати, — поправил Лахеналь.