руку Ускуды у самого плеча.

Ускуда упал. Он получил две глубокие раны и мог зажимать их только одной рукой. Но он их не зажимал. Теперь, когда он почувствовал, что смерть ближе, чем рассвет, он думал только о мести, если вообще думал. Извиваясь на песке, он ударил Конана по голеням. Удар вышел слабым; Конан подпрыгнул; лезвие меча ободрало подошву его правой сандалии. А затем нога Конана опустилась ему на запястье. Хрустнули кости, и меч выпал из парализованных пальцев, а клинок Конана рубанул Ускуду по подбородку и шее.

Киммериец крутанул свой меч без острия, высвобождая его из тела того, кому жить в этом мире оставалось меньше минуты. Руки туранского Эрлика потянулись за еще одним гостем в его владениях смерти.

Несколько мгновений киммериец стоял, глядя на погибшего убийцу, размышляя о различиях между честными ворами, такими, как он, и идиотами вроде этого придурка, пытавшегося вначале убить, а уж потом посмотреть, какая может найтись добыча. А затем Конан резко обернулся.

— Ты, ты убил Ускуду!

— Верно, через несколько минут он умрет, — спокойно отозвался Конан. Твой напарник попытался заколоть меня спящего. А я не спал.

Второй путешественник не понял, что не стоит мстить за напарника, который получил именно то, чего заслуживал. И атаковал. Конан ударил по его кривому мечу и с такой силой пнул напавшего, что тот отлетел на несколько шагов и упал в водоем. Он вынужден был бросить меч, чтобы не утонуть.

Опустив собственный клинок, Конан вошел в воду. Чтобы не загрязнять воду, Конан сначала вытащил молотящего руками и отплевывающегося путника на берег, а потом перерезал ему горло.

В ночи снова воцарилась тишина, нарушаемая только нервным всхрапыванием лошадей. Более мудрые верблюды остались на коленях посреди своих пастбищ и лишь со слабым интересом посмотрели в сторону Конана. И при этом ни на миг не переставали жевать.

Конан вышел из боя победителем, и добыча досталась ему.

Перед рассветом Конан отправился на юг верхом на хорошо отдохнувшем коне одного из тех, кто пытался убить его. Позади него тащился Водохлеб, привязанный за недоуздок, сделанный из волос мертвых женщин. А нового скакуна Конан теперь называл Конем.

Киммериец принарядился в красивый жилет из выделанной кожи, намного лучший плащ и куфию с хризобериллом в двойной ленте из сплетенных черных конских волос и сапоги, куда, к счастью, не натекла кровь их бывшего владельца. На левом боку у Конана висели кривой восточный меч и два кинжала; его собственный меч висел в шагреневых ножнах на луке седла.

Юноша поел и пребывал в хорошем настроении. Водохлеб временно стал вьючным животным, хотя через несколько часов его в свою очередь сменит Конь. Водохлеб также вез три бурдюка с водой и вьюк, содержавший кое-что из сокровищ Ускуды и его покойного помощника.

Верблюды оказались непокорными, а Конан — совершенно никчемным погонщиком. Крепко поругав и попинав их, он оставил высокомерных животных, по-прежнему не перестававших жевать, и поклялся завладеть ими на обратном пути в Аренджун. Выглядело это наивно, но Конан, как и все разумные люди, надеялся и мечтал.

Весь день он упорно гнал коней на юг. В сумерках он отдохнул часок и сменил лошадей, поменяв местами седло с вьюками.

Он продолжал ехать ночью, предоставив Водохлебу двигаться тем аллюром, каким тот желал. Северянин почти не заметил, как пересек Дорогу Царей, по которой он в один прекрасный день проедет как завоеватель. Встреченный им караван указал ему путь к колодцу, где он и его лошади задержались, чтобы напиться. Наполнив вначале накрытый кожей глиняный кувшин, которым черпали воду, Конан заставил коней скакать еще час. И только тогда он остановил своих усталых животных.

И, сам шатаясь от усталости, Конан тем не менее не забыл привязать своих коней. Все трое уснули, не обращая внимания на восходящее солнце и негостеприимную постель из камней и песка.

И через несколько минут после того, как он час спустя проснулся, киммериец снова отправился в путь.

Два коня, набитые вьюки и живот взбодрили его, так же как и слова караванщика, с которым он поговорил: да, они встречали еще одного одинокого путешественника, едущего на юг.

— Женщину? Ну, тот путник и правда был каким-то тщедушным, хотя и грудастым… Клянусь всеми богами! Так вот в чем дело! Да… Женщина!

И караванщик выругался. Умная женщина, неумно путешествующая в одиночку, скрыв свой пол под свободной одеждой и плащом с капюшоном!

Теперь Конан был разумно уверен, что следует за Испараной из Замбулы.

Местность стала более пересеченной и сделалась сплошь каменистой и холмистой. Конан три часа приближался к холму, походившему на разлегшегося у него на пути огромного серого дракона. Не мог он больше гнать лошадей с такой скоростью. Выгадали они от этого мало — путь был нелегким.

Наконец он добрался до 'дракона' — длинного гребня холмов, которые те, кто не из Киммерии, назвали бы горами.

Конан сел и мрачно уставился на дремлющего дракона из камня, начисто лишенного растительности, за исключением чахлого кедра, поднимающегося то тут, то там из камня к ненадежному насесту. Теперь он увидел, что должен пересечь ряд холмов, тянущихся с востока на запад, идущих один за другим параллельными линиями. И гребень каждого холма выглядел словно спина роющего землю кабана. Пересекать этот барьер он будет не один час.

Но это было еще не все. На самой вершине самого дальнего холма, на расстоянии, наверное, полутора миль, но во многих часах трудной езды Конан увидел еще одного путешественника. Тот всадник как раз добрался до каменистой вершины холма. Ехавший на верблюде путник вел в поводу другого, который, как увидел Конан, был хорошо нагружен вьюками с провизией. Высокие толстые горбы верблюдов говорили, что в воде они не нуждаются.

Даже в развевающейся одежде и серовато-коричневой джаллабии всадник казался маленьким и узкоплечим.

Конан понял, что это женщина, и решил, что это Испарана.

Она была в поле зрения — и, наверное, в дне пути! Поскольку кони киммерийца устали и скоро их нужно будет поить, то ясно было, что юноша от воровки по меньшей мере в дне пути. Он сидел и ругался, поминая Крома и Лира, Бадба и Немайна Ядовитого, Маху и Мананнана. Пребывавшие далеко в горах Киммерии, они не обратили на него ни малейшего внимания.

И тут из-за огромного валуна, немногим меньше особняка Хизарра Зула, появился еще один всадник.

Этот, должно быть, повстречал Испарану где-то среди массы каменистых склонов холмов. Теперь он находился не более чем в пятидесяти футах от ее преследователя. Когда он погнал коня вперед, то поднял руку в мирном приветствии. Конан достаточно охотно ответил тем же. Он и его лошади слишком устали, чтобы драться или бежать.

Кроме того, вслед за первым всадником появился еще один и еще один. И еще… И еще… Всего их оказалось пятеро.

Все вооруженные, все в плащах одного цвета и островерхих шлемах. Шлемы и плащи были одинаковыми. Черты их лиц походили на гирканские, и Конан понял, что его взяли в клещи пятеро высоких смуглолицых туранских солдат. Из Замбулы?

— Достаточно жарко? — спросил, выступая вперед, первый.

Конан ненавидел эту фразу, которая, должно быть, звучала избито еще до того, как утонула Атлантида. Однако сами слова, равно как и голос и лицо смуглокожего, ободряли. Они были дружелюбными.