чисты, повиснут в роще, а злого демона искоренит наш жрец. Искоренит божественным огнем!

– По мне, что висеть, что гореть, все едино, – пробормотал Конан, оглядывая ряды пиктских воинов. – И лучше я приму смерть от стрелы и секиры, чем от веревки и пламени костра. Будем сражаться, бородатый пень!

Он выхватил меч и кивнул Идрайну. Зийна тоже обнажила оружие. Лицо девушки все еще казалось застывшим, во в глазах вспыхнул боевой огонь. В чем-то пуантенцы напоминали пиктов: они тоже никогда не отступали перед врагом и не боялись смерти.

– Вперед! – скомандовал Конан своему маленькому отряду. – Сначала возьмем этих!

Шагнув к ближайшей группе пиктов, он поднял было меч, но тут над скалами раскатился глубокий мощный голос – не голос даже, а глас, достойный бессмертного бога:

– Остановись, киммериец! Остановись, во имя Могильных Курганов твоего Крона! Остановись, если не хочешь лишиться жизни и достойного погребения!

В пяти шагах от Конана возникла высокая фигура в белых одеждах. Он не мог сказать, из-за какой скалы выскользнул этот жрец, древний, как прибрежные камни; быть может, друид давно пребывал здесь, укрытый магическим плащом невидимости. Тощий, с длинной белоснежной бородой, он выглядел столетним старцем, но громоподобный голос и грозно подъятая рука не могли принадлежать человеку, стоящему на краю могилы. Он был бодр и силен – если не телесно, то духовно; его сверкающий взгляд прожигал киммерийца, словно молнии Митры. Подол белого одеяния друида пластался по земле, костлявая грудь была открыта ветру, кожа, иссеченная морщинами, цветом и видом напоминала дубовую кору. Он был древен, но грозен, и ни один из пиктских воинов не доставал ему до плеча. Да, против этого старца покойный шаман Зогар Саг из Конаджохары был бы что щенок против матерого седого волка!

– Я чувствую, что ты чист и достоин висеть в священной роще, – произнес жрец, понизив голос. Он не спеша приблизился к Конану, не спуская с того горящих глаз. – Но мы не пленим тебя; я провижу на челе твоем знаки судьбы, говорящие о многом… О многом, что предстоит еще сделать и исполнить, а это значит, что путь твой не кончается здесь, у этих скал, и ты не годишься для жертвы. Ты должен идти туда, куда послан; должен уничтожить зло, затаившееся на севере, в каменных башнях на морском берегу. Так судили боги, и жребий их не может оспорить ни один из смертных! Что же касается женщины…

– Я ее не отдам! – рыкнул Конан, делая шаг навстречу друиду. Теперь между ними было всего два локтя, и старый Зартрикс вдруг замер, вытянул морщинистую шею, словно к чему-то прислушиваясь, а потом положил руку на лоб Конана. Пальцы его погладили железный обруч, магический дар Владычицы Острова Снов.

– Не будем спешить с женщиной, – произнес жрец. – Сначала я хочу понять… – Не закончив, он внезапно усмехнулся и пробормотал: – Большое спрятано в малом, великое – в ничтожном, грозное – в жалком… И с таким совершенным искусством! – Зартрикс опустил руку и уставился на Конана. – Знаешь ли ты, киммериец, что у тебя словно бы две души: одна – дарованная богами, а другая – сотворенная магическими заклинаниями? Душа героя, и душа ничтожного наймита?

– О том мне ничего не ведомо, – Конан в свой черед коснулся обруча. – Эту железку мне дали для защиты от колдовства… от злого чародейства, что таится на севере, в каменных башнях, о которых ты сказал.

– Ну, что ж, тебя неплохо оборонили… Лучше не смог бы сделать даже отец наш, мудрый Дивиатрикс… – Лицо старого друида вновь стало суровым и строгим. – Ну, коль ты защищен и вооружен, – его взгляд скользнул по стигийскому кинжалу Конана, – отправляйся на север! Иди, куда послан, и убей! Сделай то, что должен сделать!

Справа от друида раздалось покашливание. Там стоял Никатха, бородатый предводитель отряда, и нерешительно прочищал горло.

– Прости, отец мой, – произнес он, перебирая пальцами ожерелье из медвежьих когтей, – неужели нам придется отпустить этого киммерийца? Пусть он чист от колдовства, но он прикончил многих наших братьев. Закон мести священен…

Никатха говорил на пиктском, но Конан все же его понимал; цепкая память варвара быстро восстанавливала язык, которому он некогда обучился в джунглях под Тасцеланом.

Жрец поднял длинную тощую руку, перевитую жилами.

– Молчи, Никатха! – громыхнул он, сдвинув густые брови. – Молчи! Здесь решаю я! Твое дело – стрелять и рубить, когда будет сказано! А сейчас – молчи!

Предводитель пиктов в растерянности отступил; друид же повернулся к Зийне. Он бросил только один взгляд на лицо девушки и тут же опустил глаза, погрузившись в недолгие раздумья. Казалось, старец чем-то опечален.

– Ее я тоже отпущу, – наконец произнес Зартрикс. – Она ни в чем не виновата перед пиктами – разве лишь в том, что убила, защищаясь, двух наших воинов. И она необходима тебе, – пылающие темным огнем зрачки жреца уставились на Конана. – Я провижу, что без нее ты не доберешься до тех северных башен и сгинешь в пустынях Ванахейма. И еще я провижу иное, о чем не буду говорить, ибо людям нельзя страшиться грядущего и своей судьбы. Все в руках богов!

Приговор был вынесен и, словно позабыв о Зийне, друид шагнул к Идрайну. Девушка, облегченно вздохнув, опустила меч; Конан обнял ее за плечи и почувствовал, как она дрожит.

– Все будет хорошо, малышка, – пробормотал он, прижимая к себе Зийну, – все будет хорошо. Не бойся его пророчеств! Ты еще увидишь виноградники Пуантена, клянусь Кромом!

– Без тебя они мне не нужны, – Зийна, полуобернувшись, со страхом глядела на Зартрикса. Тот изучал бесстрастные черты Идрайна, и лицо его было таким же каменно-невозмутимым, как у серокожего голема.

– Ты – зло! – внезапно рыкнул жрец, и звук его мощного голоса раскатился меж утесов. – Ты – зло! Зло, пришедшее в наши леса! Зло, уничтожившее наших братьев!

Никатха, стоявший неподалеку, сразу подобрался и махнул своим воинам.

– Велишь стрелять, отец мой? Или рубить? Друид угрюмо хмыкнул.

– Ваши стрелы и топоры бессильны перед ним. Неуязвимая тварь, а значит, честный бой не для нее, как и почетная смерть в священной роще! – Зартрикс отступил на пару шагов от голема; руки его странно двигались, изгибались, творя защитные заклятья.

Идрайн, до того молчаливый и безучастный, поднял свою секиру. Видно, он почувствовал недоброе; маг, стоявший перед ним, был страшнее сотни воинов, вооруженных до зубов.

– Уйди, старик, – прошелестел он. – Уйди, и не мешай моему господину и мне продолжить путь. Не то…

– Твой господин обойдется без тебя! У него есть защита и оружие, и собственный разум, и сила, хитрость! Ты же… – друид простер руки к Идрайну, – ты же стань тем, чем был прежде!

Холодное марево заструилось у его ладоней – не огненные молнии, о которых Конан рассказывал Зийне, но белесовато-зеленый свет, дрожащий и переливающийся, как кусок кхитайского нефрита. Идрайн попытался опустить секиру, но мерцающий туман уже окутал его, и голем дрогнул и затрясся, словно бы вдруг почувствовав порывы ледяного ветра, налетавшие с моря. Лицо его, и так невыразительное, совсем оцепенело, глаза закрылись, рот превратился в узкую прямую черточку; потом дрожь, сотрясавшая тело Идрайна, исчезла. Зеленая мгла будто всосалась в плоть голема, сковав его члены, отняв у мышц привычную силу и быстроту; теперь он более, чем когда-либо, казался изваянием, высеченным из базальта либо серого гранита.

– Вот так! – произнес друид с довольной усмешкой. – Не уверен, что я сумел обратить эту тварь в камень, но уж спать она будет долго! До тех пор, пока боги Луны не соединятся с богами Леса, и сам великий Гулл не спустится на землю в своей огненной колеснице!

Пикты, прятавшиеся раньше среди камней, теперь окружили Зартрикса, Конана и Зийну плотным кругом.

Благоговение и ужас светились в их темных глазах; они что-то бормотали, и киммериец, все лучше понимавший язык лесных людей, разобрал:

– Мудрый отец наш…

– Могучий, сильный…

– Справедливый…