– Но что же они хотели этим сказать? Я-то думал, что это инструкция к пользованию…

– Не унывайте, Киндлер, – сказал Осима и похлопал его по плечу, – это тоже возможно. Маловероятно, чтобы они хотели нам сообщить только то, что им известно понятие роста. Здесь это понятие наверняка имеет совсем другое значение. Или они хотели к чему-то привлечь наше внимание.

– Вы уверены, что на шаре больше ничего нет? – спросил Осима.

Киндлер тряхнул головой.

– Уверен. Вернее, извлечь из него я больше ничего не могу. Если только они не пользовались такой технологией, результаты которой я не могу сделать видимыми.

В этот момент зазвонил телефон. На проводе был Хальворссон.

– Мистер Силади?

– Это я. Что у вас?

– Э-э… маленькая неприятность.

Я почувствовал, как меня охватывает беспокойство, ведь эти непонятные царапины уже основательно взвинтили мои нервы.

– Какая неприятность?

– Э-э… Очень неловко…

– Что неловко? Говорите же вразумительней, Хальворссон!

– Э-э… Я вынужден передать вам слова доктора Хубер. Я, в самом деле…

Я так сжал в руке трубку, что чуть не сломал ее.

– Говорите же, Хальворссон!

– Ну… Доктор Хубер говорит, чтобы вы развлекались так со своей маменькой, а не с ней!

Я бы меньше удивился, если бы рухнули стены лаборатории. У меня буквально подкосились ноги, и я был вынужден прислониться к столу.

– Что?

– Я, в самом деле… только передал ее слова. Честно говоря, я и сам не очень понимаю…

– Послушайте, вы вообще-то можете говорить яснее?! – рявкнул я на него. – Я не понимаю, что там у вас случилось, но хотел бы знать, вам понятно?

– Ну, и я знаю не так уж много, Петер. Я отнес мисс Хубер раствор. Электронный микроскоп был уже наготове. Доктор капнула раствор на стекло, заглянула в окуляр, потом принялась ругаться.

– Как?

– Я должен повторить?

– Ничего не должны! Продолжайте!

– Она орала во всю глотку. Сначала я думал, что она сейчас все бросит на пол, но она только швырнула в стену предметное стекло. Потом убежала.

– Но почему же, ради бога?

– Ну… то, что было на стекле…

– Что было на нем? Вы разве не сказали, что на стекле была капля раствора?

– Да, конечно… Только в этом растворе… была человеческая сперма, Петер.

Мне показалось, что мое горло сдавила ледяная рука.

– И что? – прохрипел я. – Что потом? Это еще не причина, чтобы…

– Дело в том, что эти сперматозоиды двигались, Петер… Они были живые и наверняка живы и сейчас. Я, в самом деле, не знаю, что делать…

Я думаю, что за несколько сот лет существования Санта-Моники еще никто и никогда не пробегал полмили так быстро, как мы, особенно в групповом забеге. Селия Джордан, прижимая локти к бокам: очевидно, она вспомнила времена студенчества и рекомендации своего тренера. Осиму нес порыв камикадзе, а что несло меня – сам не знаю. Тем не менее я пришел третьим в этом полумильном забеге. В «спермодерби», как потом окрестил его Миддлтон.

Хальворссон все еще стоял посередине лаборатории с бутылочкой раствора в руках, и ничто на свете не могло бы заставить его выпустить ее из рук. Он посмотрел на нас с таким несчастным видом, словно из-за него нам не удалось ограбить английский банк.

– Слава богу, вы уже здесь! – простонал он радостно. – У меня голова идет кругом. Доктор заперлась там! – И он указал на дверь где-то в противоположном конце лаборатории.

– Там она? – спросил Осима шепотом.

Хальворссон кивнул.

Карабинас и Селия Джордан посмотрели на меня. Ничего не поделаешь, начальник был я.

Я подошел к запертой двери. Что и говорить, ощущения мои были не из приятных. Честно говоря, я так еще и не понял, что же произошло.

Я тихонько постучал в дверь.