гардеробов, письменных столов и спинок кроватей. По каньонам старинной мебели.
Она говорит у меня за спиной:
— Может, там есть заклинание, чтобы превращать песок в хлеб.
Я иду прочь, припадая на больную ногу. И она говорит:
— Вы куда? Выход — в другой стороне.
У застекленного шкафчика из ирландской сосны с отбитой резьбой на фронтоне я поворачиваю направо. У чиппендейловского бюро, покрытого черным блестящим лаком, я поворачиваю налево.
Она говорит у меня за спиной:
— Может, там есть заклинание, чтобы лечить больных. И исцелять калек.
У бельгийского серванта с узорчатым карнизом я поворачиваю направо, потом — налево, у изящного шкафчика эпохи какого-то из Эдуардов с хрустальной стенкой из художественного стекла.
Она говорит у меня за спиной:
— Может, там есть заклинание, чтобы раз и навсегда очистить окружающую среду и превратить мир в земной рай.
Стрелка, нaцapaпaннaя на столешнице, указывает в одну сторону, так что я направляюсь в другую.
И она говорит у меня за спиной: может быть, там написано, как получить неограниченное количество самой чистой энергии.
Как переместиться назад во времени, чтобы предотвратить трагедию.
Научиться чему-то новому. Познакомиться с интересными людьми.
Сделать так, чтобы все были богаты, здоровы и счастливы.
Может быть, провести весь остаток жизни, хромая из угла в угол по пустой, одинокой квартире, где стены дрожат от шума, — это не то, что мне нужно.
Стрелка на вышитой ширме указывает в одну сторону, так что я направляюсь в другую.
У меня снова бибикает пейджер. Снова — Нэш.
И она говорит у меня за спиной: если есть заклинание, чтобы убить, то есть и другое — чтобы вернуть их к жизни. Тех, кого ты убил.
Может быть, это мой второй шанс.
Она говорит у меня за спиной: может быть, мы попадаем в ад не за те поступки, которые совершили. Может быть, мы попадаем в ад за поступки, которые не совершили. За дела, которые не довели до конца.
У меня снова бибикает пейджер. Нэш просит срочно перезвонить.
Я не останавливаюсь. Я иду, припадая на больную ногу.
Глава шестнадцатая
На это раз Нэш не стоит у стопки. Он сидит за маленьким столиком в глубине бара, в самом темном углу. Если бы на столе не горела свечка, он бы сидел в полной темноте. Я говорю: привет, получил твою тысячу сообщении на пейджер. Я говорю: почему вдруг такая спешка?
На столе перед Нэшем — газета. Сложенная так, что заголовок сразу бросается в глаза:
ТАИНСТВЕННЫЙ ВИРУС УНЕС СЕМЬ ЖИЗНЕЙ
В подзаголовке сказано: “Известный общественный деятель и редактор уважаемой местной газеты предполагается первой жертвой”.
Какой еще известный общественный деятель? Я читаю статью. Как выясняется, это Дункан. А я и не знал, что его звали Лесли. Но почему вдруг
Не слишком ли громко сказано, тем более если учесть, что журналист и его репортаж взаимно исключают друг друга.
Нэш стучит по газете пальцем и говорит:
— Ты уже видел?
Я говорю, что как ушел из редакции с утра, так больше и не возвращался. И, черт побери, я даже забыл отправить следующий репортаж насчет смерти в колыбельке. Я читаю статью и натыкаюсь на собственные слова. Для меня Дункан был больше, чем просто редактор — это я якобы так сказал, — больше, чем просто наставник. Лесли Дункан был для меня как отец. Черт бы побрал Олифанта и его потные руки.
Все происходит само собой. Непроизвольно, как это бывает, когда тебя пробирает озноб. По спине пробегает льдистый холодок, пульс учащается, и баюльная песня звучит у меня в голове. Не знаю, где сейчас Олифант, но могу догадаться, что с ним происходит: он тихо сползает со стула и падает на пол. Злость, копившаяся годами, прорывается снова.
Не важно, сколько людей умирает, все равно все остается по-прежнему.
На столе перед Нэшем — пустая бумажная тарелка с остатками картофельного салата. Нэш мнет в руках бумажную салфетку, скручивая ее в толстый жгут. Он глядит на меня поверх пламени свечи и говорит:
— Мы забрали того парня из твоего дома. — Он говорит: — Смерть безо всякой видимой причины в окружении кошек и тараканов. Вскрытие ничего не показало.
Тот парень, который свалился здесь, в баре, сегодня утром, парень с бачками и сотовым телефоном, — смерть безо всякой видимой причины. Медэксперты в недоумении. Потом еще — трое людей умерли прямо на улице. Между баром и зданием редакции.
— Потом еще один, в здании редакции, — говорит Нэш, — Умер, пока дожидался лифта.
Он говорит, медэксперты предполагают, что все он и умерли по одной и той же причине. Из-за какого-то непонятного “вируса”.
— Однако полиция подозревает, что дело и наркотиках, — говорит он. — Может быть, сукцинилхолин. Внутривенно. Сами ширнулись или кто-то вколол им его насильно. Нейромышечный блокиратор. Расслабляет все мышцы, так что человек не может нормально дышать и умирает от кислородного голодания.
Подробности о той женщине, которая пыталась меня остановить, когда я зашел за киношные ограждения, о женщине с портативной рацией: у нее были длинные черные волосы, облегающая футболка и упругие сиськи. Джинсы в облипку и маленькая аппетитная попка. Нэш вполне мог на нее польститься. Скажем, по дороге в морг.
Очередная победа.
Уж не знаю, что Нэш собирается мне сказать, но мне почему-то не хочется его слушать.
Он говорит:
— Но мне кажется, что полиция ошибается.
Нэш проводит скрученной в жгут салфеткой над пламенем свечи, пламя дергается, завиток черного дыма поднимается к потолку. Пламя выравнивается, я Нэш говорит:
— На тот случай, если ты вдруг решишь позаботиться обо мне, как ты уже позаботился обо всех остальных, — говорит он, — имей в виду, я написал письмо, где изложил все, что знаю, и оставил его у приятеля. Так что если со мной что случится, он знает, куда передать письмо.
Я улыбаюсь и говорю: что-то я не понимаю. Какое письмо? Что он знает?
И Нэш поднимает жгутик из салфетки над пламенем и говорит:
— Я знаю, что ты знал о смерти соседа. Я знаю, что парень, который стоял тут за стопкой, свалился замертво, когда ты на него посмотрел, и еще четверо человек умерли, пока ты шел отсюда на работу.
Кончик бумажного жгутика потихонечку тлеет, и Нэш говорит:
— Я понимаю, что это еще ничего не доказывает, но это все-таки больше, чем есть у полиции на данный момент.
