оголтелым фашистом? И зачем такую встречу показывать в вечерних теленовостях? Да потому, что они оба являются главными соперниками президента на предстоящих выборах. А последним кого нам показали?
– Симпатичного парня, юриста-экономиста, который тоже выдвинут в кандидаты и даже имеет некую программу, как вывести нас из кризиса.
– Видишь, какой ты умный! Тогда ты должен сообразить, что в теленовостях, возможно, присутствовало ненавязчивое представление россиянам будущих претендентов на пост президента. На первом месте ныне правящий, следом в паре премьер и неофашист, а затем неизвестный широкой аудитории, симпатичный, молодой, ничем себя не запятнавший юрист-экономист. Как расклад?
Гуров уже не слышал друга, приняв идею, что называется, с лета, быстро просчитывал варианты.
Версия, не более того, возможно, она яйца выеденного не стоила. Но опытный сыщик знал: если версия появилась, то должна быть максимально просчитана, при возможности проработана.
В сыске случалось всякое: разыскиваешь истину за тридевять земель, когда она у тебя под носом. Случалось, отчаявшись, копанешь там, где искомая истина никоим образом находиться не может, а она именно в самом несуразном месте и прячется.
Теоретически вполне можно себе представить, что, если людям, которым предстоит выбрать четыре фигуры, расположив их в определенном порядке, вбить в сознание и сами фигуры, и порядок, в котором они стоят, то…
– Лев Иванович! – Крячко тряс Гурова за плечо. – Спустись на грешную землю. Уж коли ты не желаешь мыть посуду, то вытереть и разложить по местам не сочти за труд.
Глава 14
На следующее утро Гуров проснулся позже обычного, гимнастику не сделал, побрился, оделся, взглянул на часы, понял, что успеет в кабинет как раз к десяти и позвонит Ирине, которая сейчас наверняка еще спит.
В министерстве полковник не успел дойти до своего кабинета, как из приемной генерала Орлова вылетела секретарша, схватила его за рукав.
– Лев Иванович, родненький, обыскались! К Бардину! Срочно! Что-то там горит или уже сгорело! А они без вас!
– Ну-ну, Верочка, – прервал секретаршу Гуров. – Вот он я, собственной персоной. Петр Николаевич уже у них? Иди, вари кофе, а я взгляну на пожарище и тут же вернусь, ведь я еще не завтракал.
Секретарь Бардина отсутствовал, дверь из приемной в кабинет была приоткрыта, Гуров вошел без доклада и увидел Орлова, который стоял у огромного окна, сцепив короткие руки за спиной и выпятив живот. Самого заместителя министра в кабинете не было.
– Здравия желаю, Петр Николаевич! – сказал Гуров. – Я здесь и весь внимание.
– Здравствуй-здравствуй, – ответил генерал, продолжая вытягивать губы трубочкой – верный признак того, что старый сыщик о чем-то напряженно думает.
Гуров пожал плечами, прошелся по кабинету, передвинул массивную пепельницу на столе для совещаний, стоявшую не на месте.
– Николай сейчас выйдет, – Орлов кивнул на портьеру, прикрывавшую дверь в комнату отдыха. – В девять тридцать дежурный сообщил, что у дома Бардина в своей машине убита его свояченица. «КамАЗ», расплющивший ее «Пежо», обнаружен в квартале от места катастрофы. Звонил дежурный следователь прокуратуры. «КамАЗ» угнан ночью с Варшавского шоссе, в кабине острый запах алкоголя и бутылка с остатками спирта «Ройял». Николай хочет, чтобы ты подъехал туда.
– Зачем? – спросил Гуров, тяжело сглотнул, налил из графина воды, выпил. – Если бы я ночью подъехал, она осталась бы жива.
Орлов не выразил удивления, спросил:
– А должен был подъехать?
– Сейчас ясно, что должен был, ночью собирался… Что теперь мусолить, не поехал…
Из-за портьеры быстро вышел Бардин, кивнул Гурову, занял свое место за столом, без нужды переложил бумаги.
– Лев Иванович, вы в курсе происшедшего, подъезжайте, разберитесь. Я хочу знать, это несчастный случай или… Ну, ты сам понимаешь.
Из комнаты отдыха неслышно вышла, на ходу застегивая саквояж, медсестра. Орлов подхватил ее под руку, вывел в приемную, спросил:
– Что у него?
– Вы врач? Ему необходимо лежать, лучше в госпитале.
– Я профессор, дочка. Парню сто грамм можно выпить?
Медсестра вырвала руку, хотела возмутиться, но неожиданно протянула саквояж.
– Спирт, дайте ему немного.
– Спасибо, мы найдем. – Орлов вернулся в кабинет.
– Не забывайтесь, полковник! – Бардин оперся кулаками о стол.
– А ну-ка сядь и не изображай! – негромко произнес приказным тоном Орлов. – Мы с Левой людей теряли, различные реакции видели. Ты сейчас не генерал, а обычный мужик…
Орлов подошел к одному из шкафов, открыл, брякнул посудой, принес Бардину треть стакана коньяку и дольку лимона.
– Пей и не разговаривай. Если Лева считает, что на месте происшествия ему делать нечего, значит, у него есть на то основания.
Бардин послушно выпил коньяк, пожевал лимон.
– Посиди пять минут и домой, врача я тебе пришлю. Позже я позвоню, может, мы подъедем. – Орлов выглянул в приемную, жестом подозвал дежурного офицера. – Дружок, отвези Николая Ильича домой. Если там еще не все убрали, толпится народ, не подпускай генерала. Журналистов направляй ко мне. Потребуется – примени силу.
В кабинете Орлова Гуров заставил себя съесть приготовленные Верочкой бутерброды, выпил чашку кофе, рассказал о ночном звонке и разговоре с Ириной.
– Не кори себя, я бы тоже не поехал, – сказал Орлов. – Значит, ей было что тебе сообщить, она ждала твоего звонка в десять, но ее выманили…
– Вот я над этим и думаю, – перебил Гуров. – Если в девять с минутами Ирина вышла из дома, то встать она должна была не позже восьми тридцати. Кто и под каким предлогом мог поднять ее в столь раннее время?
– Родители ее живы?
– Живы, но они на даче, и никакое сообщение об их здоровье не могло заставить Ирину вскочить с постели и броситься в машину. Она была женщина не сентиментальная, не трусливая, умная, конечно, хитрая.
– Слушай, когда она с тобой последний раз разговаривала, ты не почувствовал, что рядом с ней кто-то был?
– Вроде нет, – невнятно произнес Гуров, восстанавливая ночной разговор. – Головой не поручусь… Женщина… Я в них постоянно ошибаюсь, но полагаю, что она была одна, – Гуров замолчал, потер ладонями осунувшееся лицо.
Орлов вздохнул и глянул на друга недовольно, даже осуждающе.
– Соберись, не мальчик, потеря не первая и, к сожалению, не последняя.
– Меня поражает, даже возмущает реакция людей на убийства, – медленно произнес Гуров. – Убили молодого журналиста – газеты в трауре, с экранов стенания и проклятия, дело берет под контроль президент. Почему такие вопли, стоны и возмущение? Любая жизнь бесценна, будь то жизнь корреспондента или водопроводчика. Парень был практически воином, знал, что делает, как рискует. А в Грозном ежедневно хоронят детские трупики. Так по всем убитым в Чечне детям не плакали столько, сколько по парню, который сознательно рисковал жизнью.
– Ты это к чему? – спросил Орлов, выливая из кофейника остатки кофе.
– Не знаю. Я думаю о смерти Ирины, копаюсь в своих чувствах, понимаю, что жалею-то я не ее, а Льва Ивановича Гурова, который не разобрался, не сумел, не успел и потому виноват. Если я разучился плакать, то скорбеть я должен не столько об этой женщине или военном корреспонденте, а обо всех варварски
