ее партнер медлил почему-то, не догадывался о возложенных на него ожиданиях.

В ход были пущены все интеллектуальные чары женского обольщения вроде заинтересованной внимательности, молчаливого и восторженного восхищения, мимолетной заботливости, – нехватка артистических способностей возмещалась притворством, почти жгучей, к тому времени, ненавистью. Ничто не достигало цели, даже с прозреньем иногда применяемые, наводящего легкомыслия вопросы, так сказать, приглашение к самовольным поступкам сильнейшей стороны. Оставались в запасе самой природой придуманные, грубые приемы безотказного действия – тактика ускользания, автоматически умножающая натиск противника за счет охотничьей ярости преследования, – наконец наиболее верное, потому что с мольбой о пощаде, сопротивленье перепуганной девственности, пробуждающей еще более темные инстинкты. Несмотря на безвыходность положения, Юлии претила перспектива – с ее именем и внешностью стать наставницей греха при безусом юнце... Кроме того, в обоих случаях требовалась хоть малая инициатива противной стороны, чего как раз не наблюдалось. Единственное действие предпринятых мер сказалось в том, что Дымков под конец стал болезненно переживать хоть и не доступную его пониманью, даже вслух не называемую, настолько тяжкую вину, что по неимению интимных друзей и кабы удалось урвать свободную минутку, готов был отправиться к Дуне за советом.

К чести его, ангел всемерно, но преимущественно материальными способами стремился загладить нанесенную женщине обиду, и тогда как бы во исполнение некой магнитной тяги у него прорывались попытки тронуть, нажать, скользнуть прикосновеньем, также другие обнадеживающие приметы, к сожалению, без дальнейшего развития. Значит, пускай медлительно, как все у них там, развязка созревала в этом долговязом мастеровом волшебных дел, божественная раскачка, и надо терпеливо ждать, пока не разразится однажды во весь мах нездешних страстей, с самыми разрушительными последствиями – от порчи ценных вещей до какой-то кровавой и желанной боли, обязательной при посвященье в разряд надмирных богинь, мифических владычиц в ранге светил небесных. Наверно, это будет как торнадо, где небо в жгут свивается с землей, и потом шествует неведомо куда, шатаясь, ликуя, визжа и под непременным эскортом молний. Если только не обманывает, гадкий босяк, если сжалившееся над ее трагическим девичеством Провидение действительно выделяет ей такого жениха. Юлии хотелось продлить ожидание, по возможности отсрочить самое накрытие волной, намеренно притормозить процесс, чем только и можно оправдать оскорбительное запозданье, испытать пресловутую стадию мления, в чем, по отзывам бабушек и поэтов, заключается самая сласть любви. Стала проявлять холодок в обращении с Дымковым, губы красить перестала, что для нее означало непричесанность, почти неопрятность, глухие до ворота платья завела. Подобную грозу, раз в жизни, полагалось встречать не в тугой, золотом накрахмаленной парче, а в крестьянской рединке без капризов и причуд, в нищенской дерюжке даже, чтобы сразу, всю до костей прохватило ливнем и пламенем, а предназначенное ей одной без задержки пролилось бы вглубь, в сокровенное лонце души. Задолго до той катастрофической развязки, по оценкам лестничных соседок, Юлия если и не подурнела, то как-то изнутри осунулась, стала даже горбиться слегка.

Болезненно ощущая ироническую нетерпимость пани Юлии к своей особе, Дымков мирился со своей обидой как вполне заслуженной.

– Давно замечаю, что вас что-то раздражает, верно? Я и сам знаю, что вам скучно со мной. Но мне не о чем рассказать вам... В наших краях все кругом настолько громадно, длительно, медленно и пустынно, что у нас времени не хватит хотя бы бегло рассказать вам о самом ничтожном, как оно совершается там...

Она начинала сердиться.

– Поймите, Дымков, мне неинтересно, как все это обстоит там, вот я и таскаю вас по всяким киносеансам, пытаясь обучить ангела, как оно обстоит здесь, – сердилась она уже в открытую, ведя его к разгадке своих намеков.

Тут очень кстати, переутомясь от многочисленных зачастую хлопот, старик Дюрсо после очередного припадка слег недельки на полторы в больницу и перед отъездом оставил дочери наставление не спускать глаз с легкомысленного ангела во избежание каких-либо чудотворных вольностей, разоблачающих его идеологически-криминальную сущность. Таким образом, женщина могла чуть ли не ежедневно, систематически водить своего отныне подопечного ангела на закрытые просмотры входивших тогда в моду фривольных фильмов, тем самым помогая ему постичь ars amandi для последующего исполнения ее сокровеннейшего замысла.

Однажды, после одного особо выразительного сеанса, полного остросюжетных моментов, за исключением некоторых, удаленных цензурой во избежание подражательных инцидентов в затемненном зрительном зале, на закате, к концу дня, они вернулись в уютное гнездышко пани Юлии и, по привычке остановясь перед зеркалом в прихожей, она, за плечом у себя, в задумчивом взоре Дымкова, прочла решимость заняться делом без дальнейших проволочек. Предчувствия не обманули ее. Однако за минуту до посвящения своего в ранг высокий материнства, для чего дотоле сберегала себя, испытала леденящий холодок мистериального страха, что вместо желанного младенца, с задатками будущего пророка, родится такая же всевластная и, как сама, бесталанная девчонка. И не было никаких оснований для опасения, что случится нечто худшее, одинаково оскорбительное для ее фамильного и женского достоинства.

Атака началась не в меру бурным нападением, которое служило предзнаменованием полного успеха, так что едва присевшая на тахту женщина вправе была отнести его за счет природного темперамента всех существ потусторонней породы. Вступление сопровождалось нещадным срыванием досадных помех, однако в порядке, обратном здравому смыслу, так что сперва Юлии было немножко неудобно, жарко и смешно, потом стало щекотно и тревожно, и не приходилось обижаться, потому что наметившаяся, вполне серьезная цель поистине свирепого натиска уже в данной стадии оправдывала и неминуемое в оргиастическом поиске повреждение белья, и сокрушение столика с безделушками поблизости, и несколько дерзкое обращение с нею самою вообще. Не успевая следить за его руками, Юлия бормотала ему то в плечо куда-то, то в самый ушной хрящик положенные в таких случаях призывы к благоразумию – отложить, поберечь ее, не торопиться, – несмотря на лимитированное время, но в то же время уступала с видом то оскорбленного, то насмешливого удивления, каким лучше всего маскируется активная любознательность к дальнейшему. В общем, тихоня действовал вполне толково, и хотя нельзя было считать победой случившееся до сих пор, бравурное вступление предвещало не менее энергичную фугу... если бы только не досадное, буквально с минуты на минуту ожидаемое вторжение отца, к тому же далеко не полная уверенность, защелкнулся ли неисправный дверной замок в прихожей. Поспешно склоняясь перед выпавшим ей жребием послужить человечеству, женщина заранее соглашалась на физическую боль, томительные десятилетья промежуточных тревог и последующие нравственные муки, из чего слагается подвиг материнства. Правда, желанное избранничество средь жен человеческих постигло Юлию с досадным запозданием, несколько омрачившим ее надежды на успех предприятия, но еще более пугало неотступное, весь последний месяц, воспоминание об одном щеголеватом удальце, который двумя годами раньше, по ее девичьему любопытству и одиночеству, опередил ангела Дымкова на том же самом ложе. Даже удивилась немножко, что и на небесах не изобретено ничего нового, все же надо было считать благоволением судьбы, что с самым симфоническим, так сказать, аккордом бытия знакомилась в столь обнадеживающем исполнении. Чуточку пугало, что ничего такого не было пока – вакхических задыханий, воплей насыщения и других столь хронометражно у классиков описанных переживаний. Ввиду мимолетного сомнения ей ничего не стоило, причем обеими руками сразу, пощупать лопатки у партнера, но нигде там, как и на спине пониже, не оказалось даже рудиментарных следов от летательных приспособлений. По обратной логике живо представилось, какой получится шухер в мировом масштабе, если под маской ангела ею овладеет тот роковой обманщик, о ком никогда и помышлять не приходилось, но чье