охранник.
— Тогда не будем говорить им, что это охранник. Скажем, что охрану сняли. Или что это родственники.
— Или члены ордена, — предложил Вьянелло ровным голосом.
Брунетти не понял — не сарказм ли это?
— В больнице никто не знает, что она монахиня, — сказал Брунетти, хотя серьезно сомневался в этом.
— Рад бы поверить.
— Что это значит, сержант?
— Больницы маленькие, секрет долго хранить невозможно. Думаю, мы должны принять, что они знают, кто она такая.
После того как Брунетти услышал от Вьянелло слово «приманка», ему не хотелось признавать, что именно так он хотел ее использовать. Устав слушать, как Вьянелло озвучивает неуверенность и возражения, которые он все утро пытался отмести или минимизировать, Брунетти спросил:
— Вы отвечаете за расписание дежурств на этой неделе?
— Да, синьор.
— Хорошо. Тогда продолжайте назначать смены в больнице, но пусть охранники переместятся в палату. — Вспомнил Альвизе с его комиксами. — Скажите им, что палату покидать нельзя, ни по какой причине, только если найдут санитарку, чтобы побыла при ней, пока они ходят. И запишите меня на одну смену: начиная с сегодняшнего вечера — с полуночи до восьми утра.
— Да, синьор. — Вьянелло встал.
Брунетти посмотрел на бумаги у себя на столе, но сержант не уходил…
— Одна из странностей этого курса упражнений… — начал он, ожидая, чтобы Брунетти посмотрел на него, тот посмотрел, — в том, что я меньше стал нуждаться в сне. Так что могу поделить с вами это дежурство, если хотите. Тогда нужны только двое полицейских на две другие смены и гораздо легче изменить часы работы.
Брунетти поблагодарил улыбкой, спросил:
— Вы хотите с начала смены?
— Ладно, — согласился Вьянелло. — Я только надеюсь, что это не затянется надолго.
— Вы вроде сказали, что вам нужно меньше спать?
— Мне — да. Но Наде это не понравится.
И Паоле не понравится, сообразил Брунетти.
Вьянелло встал и сделал движение правой рукой: то ли лениво отдал честь, то ли подал знак одного соучастника другому — определить невозможно.
Сержант ушел вниз — надо составить расписание и сообщить синьорине Элеттре, чтобы позвонила в «Газеттино», — Брунетти решил еще сильнее замутить воду. Позвонил в дом престарелых Сан-Леонардо и оставил сообщение матери-настоятельнице: Мария Теста (он настойчиво использовал ее имя) в Оспедале- Чивиле выздоравливает и надеется, что когда-нибудь мать-настоятельница ее посетит, может быть даже на следующей неделе. Прежде чем повесить трубку, попросил монахиню, с которой говорил, передать это и доктору Мессини. Набрал номер штаб-квартиры и был удивлен, нарвавшись на автоответчик. Оставил примерно такое же сообщение падре Пио. Подумывал о том, чтобы позвонить и графине Кривони, и синьорине Лерини, но решил, что они узнают новости о сестре Иммаколате из газеты.
Когда Брунетти пришел в кабинет синьорины Элеттры, она посмотрела на него, но не улыбнулась, как обычно.
— Что-то не так, синьорина?
Вместо ответа она показала на картонную папку на столе.
— Не так с падре Пио Кавалетти,
— Что, совсем плохо? — Что значит «совсем» — он и сам понятия не имел.
— Прочитайте, сами узнаете.
Брунетти взял тоненькую папку и с интересом открыл: фотокопии трех документов. Первый — письмо из офиса Объединенного швейцарского банка в Лугано «синьору Пио Кавалетти», состоящее из одной фразы, второй — письмо, адресованное «падре Пио», написано рукой, трясущейся от болезни или старости, если не от того и другого сразу, третий — с уже знакомым гербом патриарха Венеции.
Снова взглянул на синьорину Элеттру: сидит тихо, аккуратно сложив руки на столе перед собой, — ожидает, пока ознакомится с документами. Вернулся к ним и внимательно прочел.
Первый: «Синьор Кавалетти! Мы подтверждаем помещение вашего депозита от 29 января, на 27 тыс. швейцарских франков, на счет в нашем банке». Подписи на компьютерной распечатке банковской формы нет.
Второй: «Святой Отец, вы повернули мои грешные глаза к Богу. Его милосердие не от мира сего. Вы были правы — моя семья не от Бога. Они Его не знают и не знают Его власти. Только вы, Отец, вы и другие святые. Это вас и святых мы должны отблагодарить больше чем словами. Я уйду к Богу, зная, что это мною сделано». Подпись неразборчива.
Третий: «Данное разрешение выдано религиозному объединению „Опус Деи“ для основания и утверждения в этом городе научной миссии и богоугодных дел под директорством падре Пио Кавалетти». На этой бумаге — подпись и печать директора отдела религиозных организаций.
Прочитав все это, он поднял глаза:
— Какой вы делаете из этого вывод, синьорина?
— Именно такой,
— Точнее?
— Духовный шантаж. Не слишком отличается от того, чем они занимались столетиями, — немного менее убедительный и в меньшем масштабе.
— Откуда документы?
— Второй и третий — из папок, хранящихся в офисе патриарха, в разных папках.
— А первый?
— Из надежного источника.
Единственное объяснение, которое она дала и, как видел Брунетти, собиралась давать.
— Я верю вам на слово, синьорина.
— Спасибо.
Ответ, к которому обязывает просто вежливость.
— Я почитал про них, про «Опус Деи», — начал он. — Друг вашей подруги, который в патриархии, не знает, насколько они… — хотел использовать слово «могущественны», но что-то родственное суеверию ему не позволило, — обширно присутствуют в городе.
— Он считает, очень трудно что-то сказать наверняка о них или их деятельности. Но уверяет, что их власть весьма реальна.
— То же самое люди говорят о ведьмах, синьорина.
— У ведьм не скуплены целые районы в Лондоне,
— Я не знал, что у вас такие сильные чувства к религии.
— Это не имеет отношения к религии.
— Не имеет? — Он удивился по-настоящему.
— Это относится к власти.
Он секунду подумал:
— Да, полагаю, относится.
Более спокойным голосом синьорина Элеттра сказала:
— Вице-квесторе Патта просил сказать вам, что визит шефа швейцарской полиции откладывается.
Брунетти почти не слышал ее:
— Моя жена говорит то же самое.
