— Да, да, конечно, звонить можно. — Паола по привычке принялась играть с крученым шнуром телефона, наматывая его на пальцы сериями будто живых колец. — Да, помню вас по родительскому собранию. — Стянула провод с левой руки и стала накручивать на пальцы правой. — Очень рада, что вы позвонили. Да, думаю, это правильно. — Руки ее замерли. — Пожалуйста, синьора Стокко, постарайтесь успокоиться. Ничего не случилось. С ней все в порядке? А ваш муж — когда он вернется? Самое важное, что с Николеттой все нормально.

Паола глядела на Брунетти, а он вопросительно поднял брови. Она дважды кивнула, хотя он не понимал, что это означает, и передвинулась, чтобы опереться на него. Он обхватил ее рукой и продолжал слушать ее голос и резкий стрекот на другом конце линии.

— Конечно, я расскажу мужу. Но не думаю, что он сможет что-нибудь сделать, если только вы…

Голос оборвал ее. Прошло довольно много времени.

— Понимаю, вполне понимаю. Если Николетта в порядке. Нет, думаю, не надо ей об этом говорить, синьора Стокко. Да, сегодня же вечером с ним поговорю и позвоню вам завтра утром. Не дадите ли мне ваш номер? — Отстранившись от него, записала номер. — Могу ли я прямо сейчас что-то для вас сделать?

Наступила пауза — Паола слушала.

— Нет, конечно, никакого беспокойства. Очень рада, что вы позвонили.

Еще одна пауза.

— Да, слухи встречала, но ничего определенного, ничего похожего на это. Да, да, согласна. Я поговорю об этом с мужем и позвоню вам завтра утром. Синьора Стокко, буду рада помочь любым способом.

Много звуков с той стороны.

— Попытайтесь уснуть, синьора Стокко. Самое важное, что Николетта в норме. Это лишь и имеет значение. — И после очередной паузы: — Конечно, можете звонить еще, если захотите. Не важно, сколько времени. Мы будем здесь. Конечно, конечно. С радостью, синьора. Спокойной ночи. — Положила трубку и повернулась к Брунетти.

— Это синьора Стокко. Ее дочь Николетта учится в одном классе с Кьярой. В религиозном классе.

— Падре Лючано? — Брунетти прикидывал, какую еще стрелу в него выпустят силами религии.

Паола кивнула.

— Что случилось?

— Не сказала. Или не знает. Вечером помогала Николетте делать уроки. А муж по делам в Риме на всю неделю. И говорит, что Николетта заплакала, увидев учебник религии. Спросила ее, в чем дело, — та не отвечает. Но немного погодя девочка сказала, что падре Лючано говорил ей гадости на исповеди, и еще — что он ее трогал.

— Где трогал? — Брунетти задал этот вопрос и как полицейский, и как отец.

— Не говорит. Синьора Стокко решила не раздувать все это, но, по-моему, она потрясена. Плакала, разговаривая со мной. Просила меня поговорить с тобой.

Брунетти уже думал далеко вперед: что должно случиться, прежде чем родитель в нем отделится от полицейского и станет действовать.

— Надо, чтобы девочка нам рассказала, Паола.

— Знаю. По тому, что говорила мать, это маловероятно.

Брунетти кивнул:

— Если она не расскажет, я ничего сделать не смогу.

— Знаю. — Немного помолчала и добавила: — Зато я смогу.

— Что ты имеешь в виду? — Брунетти сам удивился, какой сильный и внезапный страх вызвали у него ее слова.

— Не бойся, Гвидо, я его не трону, обещаю тебе. Но позабочусь, чтобы его наказали.

— Ты даже не знаешь, что он сделал. Как можно говорить о наказании?

Она отодвинулась на несколько шагов и посмотрела на него. Начала говорить — и замолчала. Последовала пауза, в течение которой Паола дважды собиралась заговорить — и останавливалась. Потом шагнула к нему и положила ему руку на плечо.

— Не беспокойся, Гвидо. Я не сделаю ничего незаконного. Но я его накажу, а если понадобится, уничтожу.

Паола видела — он поражен, но это проходит и он принимает то, что она сделает, как сказала.

— Извини, я все время забываю, что ты не терпишь мелодрамы. — Посмотрела на часы, потом опять на него. — Поздно, я говорила тебе, а у меня с утра занятия.

И, оставив его в кабинете, Паола направилась по коридору к их спальне.

Брунетти обычно спал крепко, но в эту ночь его все время будили сны — сны про животных. Он видел львов, черепах, а у одной особенно гротескной твари была длинная борода и лысина. Колокола Сан-Поло отсчитывали ему час за часом, составляя компанию в долгой ночи. В пять часов к нему пришло осознание, что Мария Теста должна выздороветь и заговорить, и как только он это увидел, соскользнул в такой мирный сон без сновидений, что даже шумное отбытие Паолы его не разбудило.

Проснулся он незадолго до девяти и провел минут двадцать, валяясь в постели, планируя и напрасно пытаясь скрыть от себя, что Мария подвергается всем сопровождающим воскрешение рискам. Желание привести планы в действие стало так сильно, что он наконец поднялся, принял душ, оделся, вышел на улицу и направился в квестуру. Оттуда позвонил главе неврологического отделения Оспедале-Чивиле и получил от него первый отбой: врач настаивал — Марию Тесту ни при каких обстоятельствах нельзя перемещать. Состояние ее все еще очень нестабильное, и рискованно ее беспокоить. Долгая история сражений с системой здравоохранения подсказывала ему более реалистическое объяснение: все, кто в штате, не хотят, чтобы их беспокоили чем-то, что они считают несущественным. Спорить, он это знал, бесполезно.

Позвал Вьянелло к себе в кабинет и стал излагать свой план.

— Все, что мы сделаем, — заключил он, — завтра утром опубликуем историю в «Газеттино» и сообщим, что Мария выходит из комы. Знаете, как они любят истории подобного рода — «с края могилы» и все такое. И тогда, — кто бы там ни был в машине, если они поверят, что Мария поправляется и может говорить, то попытаются еще раз.

Вьянелло смотрел на Брунетти так, будто увидел в его лице что-то новое, но ничего не сказал.

— Ну? — настаивал Брунетти.

— Не рано ли этой истории появляться завтра поутру?

Комиссар поглядел на часы.

— Да нет, как раз вовремя.

Кажется, Вьянелло чем-то недоволен.

— Что не так? — осведомился Брунетти.

— Мне не нравится идея — это значит подвергать ее еще большему риску, — наконец ответил сержант, — использовать ее как приманку.

— Я же говорю — кто-нибудь будет в палате.

— Комиссар… — начал Вьянелло. Брунетти тут же насторожился, как всегда, когда Вьянелло обращался к нему по званию и таким терпеливым тоном. — …кто-нибудь в больнице должен знать, что происходит.

— Конечно.

— Ну и?…

— Что «ну и»? — рявкнул Брунетти.

Он все это уже обдумывал, так что реакция на вопрос Вьянелло не более чем отражение своей же неуверенности.

— Это рискованно, люди болтают. Надо просто спуститься в бар на нижнем этаже и начать о ней спрашивать. Кто-нибудь — ординатор, нянька, даже врач — обязательно поведает, что у нее в палате