Район вокруг больницы Джустиниани находился недалеко от дома Брунетти географически, но он был не слишком хорошо с ним знаком, — несомненно, потому, что располагался как раз между его домом и теми частями города, куда у него обычно появлялись причины ходить. Он оказывался там, только когда приходилось отправляться на Джудекка, или в воскресенье: изредка ходили с Паолой на Дзаттере посидеть на солнышке в плавучем кафе и почитать газеты.

То, что он знал об этом районе, состояло столь же из легенд, сколько из фактов, как почти вся информация, которой располагали и он, и его сограждане-венецианцы о своем городе. Вон за той стеной — сад бывшей кинозвезды, которая теперь замужем за промышленником из Турина. А за этой был дом последнего из рода Конрадини, по слухам, не выходившего из дома двадцать лет. Там — дверь, ведущая к дому последней Доны Сальва: эту даму видели только на премьерах опер, всегда в королевской ложе и всегда в красном. Он относился к этим стенам и дверям, как дети — к героям мультиков и телесериалов, узнавал их, и, подобно этим персонажам, дома и палаццо говорили ему о молодости и о другом видении мира.

Как дети перерастают кривляния Тополино [23] или Браччо ди Ферро и начинают видеть за ними иллюзию, так он за годы службы в полиции осознал темные стороны реальности, притаившейся за стенами его юности. Та самая кинозвезда пила, а промышленника из Турина дважды арестовывали за то, что он ее бил. Последний из рода Конрадини и впрямь не выходил из дому двадцать лет, — его держали за толстой стеной, где наверху воткнуто битое стекло, под присмотром троих слуг, не разуверявших его в том, что Муссолини и Гитлер до сих пор у власти и только это спасает мир от жидов. Что касается Доны Сальва, трудно представить, что она посещает оперу в трепетной надежде впитать вибрации, возбуждаемые материнским духом, — мать ее умерла в этой ложе шестьдесят лет назад.

Дом престарелых тоже стоял за стеной — высокой. Название на бронзовой табличке, тут же часы посещения: с девяти до одиннадцати утра ежедневно. Позвонив в колокольчик, Брунетти отступил на несколько шагов, но так и не разглядел стекла, вставленного в верх стены. Вряд ли кто-нибудь из обитателей этого дома имел силы забраться на эту стену, стекло там или не стекло, напомнил он себе, а украсть у этих стариков, с их не слишком твердым умом, нечего, разве что жизнь.

Дверь открыла монахиня в белом облачении, едва доходящая ему до плеча. Он инстинктивно нагнулся, когда говорил с ней:

— Добрый день, сестра. У меня назначена встреча с доктором Мессини.

Она поглядела на него озадаченно:

— Но доктор бывает здесь только по понедельникам.

— Сегодня утром я разговаривал с его секретарем, — объяснил он, — и мне сказали, что я могу прийти к четырем часам, чтобы обсудить перевод сюда моей матери. — И глянул на часы, не желая демонстрировать ей свое неудовольствие.

Секретарь точно указал время встречи, так почему же никого не найти?

Монахиня улыбнулась, и только теперь Брунетти увидел — она совсем молодая.

— О, тогда это у вас встреча с Dottoressa Альберта, заместителем директора.

— Возможно, — дружелюбно согласился Брунетти.

Она отступила и пропустила Брунетти — дверь вела в большой квадратный двор с крытым колодцем в середине: здесь нашли ранний приют розы, уже все в крупных бутонах, и темная сирень, цветущая в углу, он сразу почувствовал ее дивный аромат.

— У вас тут очень красиво, — проявил он инициативу.

— Да, правда же? — поддержала она, повернулась и повела его к дверям по другую сторону двора.

Пока шли через залитый солнцем двор, в тени под балконом, который перекрывал две стороны двора, Брунетти увидел их. В едином ряду, как иллюстрация к memento mori [24], сидели они — шестеро или семеро, — неподвижные в своих креслах на колесах, уставясь перед собой пустыми, как на греческих иконах, глазами. Он прошел прямо перед ними, но никто из стариков никак на это не отреагировал и не обратил на него никакого внимания.

Внутри дома — стены веселенького желтого цвета, вдоль них на уровне пояса везде шли поручни. Полы без единого пятнышка, лишь кое-где красноречивые черные пометки — от шаркающих резиновых покрышек кресел.

— Вот сюда, пожалуйста, синьор! — И молодая монахиня повернула в коридор слева.

Он последовал за ней, успев заметить, что помещение, которое когда-то было главным банкетным залом, с фресками и канделябрами, все так же служило этой цели, но теперь здесь столы с покрытием из твердой пластмассы и стулья из цельного пластика.

Монахиня остановилась перед дверью, стукнула в нее и, услышав что-то изнутри, открыла и придержала.

Кабинет, куда вошел Брунетти, поразил его — наполнен волшебным сиянием: высокие окна, целый ряд, выходили во внутренний двор, и свет, попадавший внутрь, отражался от мелких блесток слюды венецианского пола. Единственный стол стоял перед окнами, и сначала ему не удавалось различить, кто за ним сидит. Но вот глаза его приспособились к световому потоку и выявили фигуру плотной женщины в чем- то вроде темной спецовки.

— Dottoressa Альберти? — Он слегка выдвинулся вперед и вправо, чтобы оказаться в тени, отбрасываемой участком стены, что разделял окна.

— Синьор Брунетти? — поднялась она и обошла стол, направляясь к нему.

Первое его впечатление верно: крупная женщина, ростом почти с него, да и весом не уступит — основной сосредоточен на плечах и бедрах. Такие круглые, румяные лица бывают у женщин, наслаждающихся едой и питьем. На удивление крохотный носик со вздернутым кончиком, янтарные, широко расставленные глаза, без сомнения лучшая ее черта. Спецовка оказалась довольно успешной попыткой задрапироваться в черную шерсть.

Он протянул руку и пожал ее ладонь, с удивлением обнаружив вместо руки очередного дохлого хомячка — так много женщин отличаются таким рукопожатием.

— Я рад встрече с вами, Dottoressa, и благодарен, что нашли время побеседовать со мной.

— Это часть нашего вклада в общество, — просто отвечала она.

Только через секунду Брунетти понял — а ведь она совершенно серьезна.

Когда он был усажен в кресло перед ее столом и отказался от кофе, предложенного ею, то объяснил цель своего визита: они с братом — он это говорил секретарю по телефону — обсуждали перевод своей матери в Сан-Леонардо, но хотели узнать что-нибудь о нем, прежде чем решиться на этот шаг.

— Сан-Леонардо открылся шесть лет назад, синьор Брунетти, благословлен патриархом и укомплектован отличными сестрами из ордена Святого Креста.

Брунетти кивнул, как бы подтверждая, — да, он узнал облачение монахини, которая провожала его в кабинет.

— У нас смешанные услуги, — объяснила она.

— Боюсь, не знаю, что это значит, Dottoressa, — поспешил откликнуться Брунетти, не дав ей продолжить.

— Это означает, что у нас есть пациенты, которые находятся здесь как клиенты государственного здравоохранения, и оно отвечает за их содержание. Но у нас также есть и частные пациенты. Не могли бы вы мне сказать, какого рода пациенткой будет ваша матушка?

Долгие дни, проведенные в коридорах бюрократии, когда он добывал для матери право на лечение — его за сорок лет уже заработал отец, — вполне убедили Брунетти, что мать — пациентка, за которую платит государственная система здравоохранения. Однако он улыбнулся и сказал:

— Она, конечно, будет частной пациенткой.

При этой новости Dottoressa Альберти будто расплылась и заполнила собой еще больше пространства за столом.