после смерти.

Они восстают из могил, как и митмакемы, ничего не помня о прошлой жизни, с той лишь разницей, что с воскресшим Князем нежелательно встречаться на узкой тропинке, так как ничем хорошим подобная встреча закончиться не может. Ибо они перерождаются в нечто иное, гораздо более близкое к истинной сущности Всеединого и его первых детей — сгоревших душ. Пребывая в вечном Облике, эти создания уничтожают все на своем пути, и о тех бедствиях, что они причинили миру в далеком прошлом, слагают темные легенды.

Чтобы такого не произошло в настоящем и то, что когда-то было Князем, не вырвалось на волю, создали Княжеские усыпальницы, двери которых надежно запечатывают. Иностранцам, когда они узнают, как реально обстоят дела, всегда очень странно, что у нас такие правители и мы их терпим. Но Рапгар не был бы Рапгаром, если бы им не управлял Князь. Это понимают все, даже самые революционно настроенные личности, а то, что случается с правителями после их смерти, давно никого не беспокоит. Когда тысячу лет живешь на пороховой бочке, как-то начинаешь забывать, что она еще может взорваться.

Офицеры расходились. Один из них, полковник мяурр, которого я видел на приеме у Катарины, приветливо мне кивнул. Вместе с военными ушел и мой провожатый, и я остался один на один с Князем.

Несмотря на триста лет бесконечно долгой жизни, ему можно было дать от силы сорок пять. Высокий, широкоплечий, подтянутый и сосредоточенный. Ничто, даже глаза, не указывало на то, что Князь глубокий старик. У него были густые белые усы, брови и бакенбарды, тонкий нос с резкими крыльями и близко посаженные рубиновые глаза. Открытый лоб, тяжелый подбородок, очень высокие скулы и тонкая красная линия маленького шрама у правого глаза.

Облаченный в белый мундир с золотыми пуговицами и золотыми погонами, он сосредоточенно собирал разбросанные по столу бумаги. На краю, в пепельнице, лежала непотушенная сигара. В воздухе вился сизый дым, который все расширяющимися клубами поднимался к потолку.

— А… эр'Картиа. — Он поднял на меня глаза и вновь занялся сбором документов. — Здравствуй.

— Приветствую вас, Владыка.

— У меня немного времени. Точнее, совсем его нет. Поэтому буду говорить быстро и прямо. Я не собираюсь извиняться перед тобой за то, что произошло семь с половиной лет назад. Я принял решение, которое счел правильным, и жалеть о том, чего уже не вернуть, не в моих правилах. Надеюсь, ты это понимаешь?

Я ничего не сказал, но мой взгляд ему не слишком понравился, что и неудивительно. Очень надеюсь, что он не ожидал, будто я стану уверять его, что в этом нет ничего страшного. Я чэр, у меня имеется свой взгляд на этот вопрос, и я не обязан ни перед кем расстилаться и снимать грехи с его совести. Даже если передо мной Князь.

Он гневно нахмурился и продолжил:

— Ты должен быть доволен, что не гниешь в камере и вновь на свободе, эр'Картиа. Я сделал все, что мог, чтобы исправить эту несправедливость. Впрочем, не скрою, здесь не моя заслуга, а дочери. Этого разговора не должно было быть. Я до сих пор не считаю его нужным.

— Но все же я здесь, Владыка.

— Моя младшая дочь… — Его лицо стало еще более жестким, чем прежде. — Она слишком переживает из-за случившегося. И не успокоится, пока я не поговорю с тобой. Я дал ей слово. Именно поэтому ты здесь. Надеюсь, тебе все понятно?

— Конечно. Мне понятно, что, если бы не младшая дочь, меня бы здесь не было. Поэтому не могли бы вы сразу перейти к делу? Он взял сигару, сунул ее в зубы:

— Иди за мной.

Я достаточно высок, никогда не считался слабаком с хрупким телосложением, но по сравнению с правителем Рапгара сейчас чувствовал себя сущим подростком. Его сила, его личность, его власть давила на любого, кто находился с ним рядом. Даже я, натура совершенно нечувствительная к магии, ощущал ту древнюю мощь, доставшуюся ему от Всеединого, что спала в его сердце. Один раз, когда Данте основательно напился, он рассказал мне, что лишь единожды видел Облик Князя и после этого не мог спокойно спать, наверное, лет десять.

С учетом того, что у старины Данте Облик тоже не цветочек и вызывает внутреннее содрогание у любого разумного существа (особенно когда мой приятель забывает принять лекарство), я даже не могу представить, что его напугало. Наверное, к счастью.

Те, кого мы встречали по дороге, вытягивались в струнку, приветствуя Князя. Тот иногда соизволял отвечать легким кивком, пыхтел сигарой и двигался мимо гвардейцев все дальше и дальше. Наконец, он толкнул плечом дверь и ввел меня в комнату.

Бывший глава Скваген-жольца Гвидо эр'Хазеппа встал с дивана.

— Расскажи ему все, что надо, — сказал Князь человеку. — Прощай, эр'Картиа.

— До свидания, Владыка.

Он ушел, закрыв за собой дверь.

— Тиль, здравствуй. — Гвидо дружелюбно улыбнулся. — Проходи. Садись. Князь попросил меня об одолжении. Наша беседа не займет много времени.

— Как тебе не на службе? Он рассмеялся:

— Даже лучше, чем я думал. Нормальный сон, нормальное питание и никаких нервных расстройств.

— Зачем я здесь?

— Чтобы узнать правду, я полагаю. Ты ведь хочешь понять, что произошло в ту ночь на вилле «Черный журавль». Это государственная тайна, в которую я не мог тебя посвятить без личного разрешения Князя. Надеюсь, ты поймешь и простишь меня.

Удивительное дело. Сегодня все внезапно заговорили о прощении. Впрочем, я был весь внимание, у меня даже вспотели ладони. Судьба решила преподнести на мой день рождения интересный подарок.

Вот только будет ли он мне нужен?

Гвидо помолчал, глядя в одну точку, и начал историю с того, что сказал:

— Когда тебя нашли в луже крови рядом с трупом чэра Малькома эр'Фавиа, у тебя в руке был нож. То, как был убит зять Князя, — я до сих пор вспоминать не хочу. Никто не выдвигал тогда теорий, почему ты потерял сознание. Увидев, что произошло с мертвецом, никто больше не интересовался твоим состоянием. Ты сам думал о том, что случилось?

— Меня оглушили. Чем — не знаю. Возможно, магией, — тихо сказал я, вспоминая окутавший меня свет. — Я говорил об этом Фарбо и Грею.

— Не хочу топтаться на своем позоре и ошибках моих подчиненных. Нас гнали и торопили как можно быстрее завершить дело. Князь стоял на своем. После того как я намекнул ему, что следует остудить голову и не гнать коней, потому что нам нужно время, чтобы разобраться, что к чему, он едва не разорвал меня на части. Что мне оставалось делать?

Если он ожидал сочувствия, то я ничем не мог ему помочь. Шесть лет в одиночной камере — долгий срок. А потеря жизни, точнее, того шанса, той вероятности состариться, которая есть у всех, как-то делает меня чуть более черствым к тем, по чьей вине, пускай и косвенной, меня отвели к палачу.

— После того как тебя казнили и все закончилось, наш отдел еще где-то полгода стоял на ушах. Но постепенно все успокоилось. А затем произошло новое убийство, как две капли воды похожее на то, в котором обвинили тебя.

Я вскинулся и подобрался, услышав это и уже начиная понимать, что за его словами последует откровение:

— Чэра эр'Фавиа убил Ночной Мясник.

Над моей головой лопнула струна. Кажется, я засмеялся, хотя сейчас мне хотелось лишь одного — разнести эту комнату к сгоревшим душам. Перед глазами у меня стояла картина из ночного переулка. Кровь и останки Грея.

— Кажется, я понимаю, почему Князь испытывал такое бешенство, когда увидел, что стало с мужем его дочери. Со мной еще поступили гуманно, а, Гвидо? Могли бы и придушить в первую ночь после