Но что?

Гость смотрел на меня прищуренными глазами сквозь очки, лицо его абсолютно ничего не выражало, как у заядлого игрока в покер.

— Тепло… — сказал он. — И даже горячо. Да, вы привезли нечто. Надо думать, потому-то и вернулись живым.

Он встал и подошел ко мне. Оба мы глядели на Луну, невинно светившую среди звезд.

— Lunar Expedition Molecules остался там… — словно про себя произнес мой гость. — Будем надеяться, уничтоженный так, что воспроизвести его невозможно! Вы сами это сделали, хотя ничего об этом не знали, когда спустились в грузовой отсек за скафандром. Тем самым вы включили AUDEM, autodemolition,[147] теперь я могу сказать, потому что это уже не имеет значения.

— Для советника по вопросам нейрологии вы отлично информированы, — бросил я, продолжая глядеть на Луну, частично затянутую облаками. — Может, вы знаете, и кто со мной оттуда вернулся? Их микропы? Кристаллическая пыль, не похожая на обычный песок…

— Насколько мне известно, полимеры на основе кварца, какие-то силикоиды…

— Но не бактерии?

— Нет.

— Почему это так важно?

— Потому, что они последовали за вами.

— Не может быть, ведь…

— Может, потому что так было.

— Разгерметизировался контейнер?

— Нет. Вероятно, вы вдохнули порцию пылинок еще в ракете, снимая скафандр.

— И они во мне?

— Не знаю, там ли еще. То, что это не обычная лунная пыль, было установлено, когда вы направлялись в Австралию.

— Ах, так! И конечно, каждое место, на котором я сидел, брали потом под микроскоп?

— Примерно так.

— И… обнаруживали… эти…

Он кивнул. Мы все еще стояли у окна, а Луна плыла за облаками.

— Об этом знают все?

— Кто «все»?

— Заинтересованные стороны…

— Кажется, еще нет. Несколько человек в Агентстве, а из санитарной службы — только я.

— Зачем вы мне сказали?

— Потому что вы уже сами были близки к разгадке, и я хочу, чтобы вы сориентировались в ситуации.

— Собственной?

— И общей тоже.

— Так меня действительно охраняют?

— Вы же сами только что дали понять.

— Я стрелял вслепую. Да или нет?

— Не знаю. Но это не значит, что никто ничего не знает. Дело имеет различные степени секретности. На основании того, что я слышал от некоторых друзей, совершенно неофициально, исследования идут полным ходом, и пока не удалось полностью исключить, что песчинки поддерживают связь с Луной…

— Странные вещи вы говорите. Какую связь? Радио?

— Наверняка нет.

— А существует другая?

— Я прилетел, чтобы задать вам несколько вопросов, меж тем не я вас, а вы меня начинаете выпытывать.

— Кажется, вы собирались честно обрисовать мое положение.

— Но я не могу отвечать на вопросы, на которые не знаю ответа.

— Одним словом, до сих пор меня охраняло само предположение, что Луна может заниматься моей судьбой?..

Шапиро не ответил. Комната тонула в полумраке. Заметив выключатель, он подошел, включил свет, и блеск потолочной лампы сразу ослепил и отрезвил меня. Я задернул оконные занавески, вынул из бара бутылку и две рюмки, налил в них остатки шерри, сел и указал ему на кресло.

— Chi va piano, va sano,[148] — неожиданно сказал профессор, но только пригубил вино, поставил рюмку на стол и вздохнул. — Человек всегда поступает в соответствии с какими-то образцами, примерами, — сказал он. — Но в данном случае никаких примеров нет, и все-таки необходимо действовать, ибо из нерешительности ничего доброго не получится. Домыслами мы ничего не добьемся. Как нейролог, скажу: существует память кратковременная и долговременная. Кратковременная переходит в долговременную, если не возникнут неожиданные помехи. Вряд ли можно подыскать более существенную помеху, чем иссечение большой мозговой спайки! То, что произошло с вами непосредственно до и сразу же после этого, не может остаться в вашей памяти, пробелы, как я уже говорил, вы заполнили домыслами, что же касается остального, то мы даже не знаем, кто наступает, кто отступает. Ни одно правительство ни при каких обстоятельствах не признается в том, что его программисты не выполнили установленное Женевской конвенцией требование, как утверждалось при всеобщем согласии. Впрочем, если даже кто- нибудь из программистов намеревался что-то изменить, это не имело бы значения, поскольку ни он, да и никто другой не могли предугадать, как могут развиваться события на Луне. Здесь, в санатории, вы в безопасности не в большей степени, чем в клетке с тиграми. Вам кажется это ложью? Во всяком случае, вы, вероятно, не станете сидеть здесь до бесконечности.

— Такой долгий разговор, — заметил я, — а мы все время топчемся на одном месте. Вы хотите, чтобы я отдал себя, назовем это так, под вашу опеку? — Я коснулся правого виска.

— Считаю, что вы должны так поступить. Не думаю, чтобы это могло дать слишком много как Агентству, так и вам, но ничего более разумного не вижу.

— Ваш скептицизм, возможно, вызовет мое доверие… — проворчал я вполголоса. — А что, последствия каллотомии действительно необратимы?

— При хирургической каллотомии перерезанные белые волокна наверняка бы не срослись. Это невозможно. Но ведь вам никто не делал трепанации черепа?..

— Понимаю, — ответил я, подумав, — вы пробуждаете во мне надежду; либо хотите меня искусить, либо сами в это верите…

— А ваше решение?

— Я дам ответ в течение ближайших сорока восьми часов. Согласны?

Он кивнул и указал на лежавшую на столе визитную карточку.

— Там номер моего телефона.

— Неужто будем связываться в открытую?

— И да и нет. Никто трубку не поднимет. Вы переждете десять сигналов и позвоните снова. Опять подождете, пока прозвучат десять сигналов, и все.

— Это будет означать мое согласие?

Он встал и кивнул.

— Остальное зависит от нас. А теперь мне пора. Желаю спокойной ночи.

Он ушел, а я еще долго стоял посреди комнаты, бездумно глядя на оконные гардины. Неожиданно погасла потолочная лампа. Я подумал, что она перегорела, но, выглянув в окно, увидел погруженные во тьму санаторские здания. Погасли даже далекие фонари, обычно помигивающие у съезда с шоссе. Видимо, произошла крупная авария. Мне не хотелось идти за фонарем или свечой, часы показывали одиннадцать, поэтому я только раздвинул гардины, чтобы при слабом свете Луны раздеться и принять душ в моей маленькой ванной. Вместо пижамы хотел надеть халат, открыл шкаф и окаменел. Там кто-то стоял, толстый,