Тарантога, которому я дал прочитать свои записки, сказал, что я считаю дураками и недотепами всех, кто готовил мою миссию и присматривал за мной. А меж тем Общая Теория Систем математически доказывает, что не существует абсолютно надежных элементов, или деталей, и даже если каждый из них может отказать один раз на миллион включений, то система из миллиона составляющих должна в каком-то узле дать сбой. Та же система, лунным окончанием которой был я, состояла из восемнадцати миллионов деталей, так что дурнем, ответственным за большинство моих печалей, является не человек, а материя, поэтому, если бы даже все специалисты встали на головы и были сплошь гениями, все могло быть разве что еще хуже, но уж никак не лучше. Вероятно, он был прав. С другой стороны, последствия всех математически неизбежных неполадок сосредоточились на мне, а человек уж так устроен, что, оказавшись в роковых обстоятельствах, не клянет за них атомы или электроны, а поносит конкретных лиц, так что мои депрессии и радиоскандалы тоже были неизбежны. Особую надежду база возлагала на последнего ЛЭМа, ибо он был чудом техники и гарантировал максимальную безопасность. Это был дистантник в порошке. Вместо стального атлета в контейнере хранилась куча микроскопических зернышек, и каждое из них по интеллектуальной насыщенности равнялось суперкомпьютеру. Под влиянием соответствующих импульсов крупицы начинали объединяться и в конце концов создавали ЛЭМа. Сей секрет именовался Lunar EVASIVE Molecules. [137] Я мог совершить посадку в виде сильно разреженного облака молекул, мог сосредоточиться в случае необходимости в форме человекообразного робота и столь же успешно превратиться в одного из сорока девяти других запрограммированных существ, при этом, если даже восемьдесят пять процентов зернышек были уничтожены, оставшихся хватило бы для продолжения разведки. Теория такого дистантника, именуемого дисперсантом, столь сложна, что никому не по силам уразуметь ее в одиночку, даже если он будет родным дитятей Эйнштейна, фон Неймана, престидижитатора и Главного совета Массачусетского технологического института, вместе взятых, плюс Рабиндраната Тагора, так что и я не имел о ней ни малейшего понятия. Знал только, что меня воплотили в тридцать миллиардов разных молекул, более универсальных, нежели клетки живого организма, и что неведомо сколько раз продублированные программы принуждают эти частички соединяться в разнообразнейшие агрегаты, обращающиеся в пыль при одном нажатии кнопки, ко всему прочему, в рассеянном состоянии не поддающиеся обнаружению глазом, радаром и всеми видами излучения, за исключением гамма-частиц. Так что, попади я в какую-нибудь ловушку, я мог рассеяться, совершить тактический отход и снова сконцентрироваться в нужной ипостаси. Того, что я чувствую, будучи облаком, занимающим более двух тысяч кубических метров, я объяснить не сумею. Надо хоть раз стать таким облаком, чтобы это понять. Потеряв зрение, точнее, оптические датчики, я мог заменить их почти любым видом других; так же обстояло с руками, ногами, щупальцами и инструментами. Надо было только смотреть, чтобы не пропасть в этом богатстве возможностей. В таком случае винить в неудаче я мог только себя. Тем самым ученые сняли с себя ответственность за аварийность дистантника и переложили ее на мои плечи. Не скажу, чтобы это сильно поправило мое самочувствие. Опустился я на экваторе на обратной стороне Луны, в самом центре японского сектора, приняв облик кентавра, а точнее, создания с четырьмя ногами, двумя руками в верхней части туловища и дополнительной масксистемой, которая окружала меня в виде высокоразумного газа, названию же «кентавр» я был обязан (из-за отсутствия более точного определения) тому, что в общих чертах отдаленно напоминал это мифическое существо. Хотя с дистантником в порошке я познакомился на полигоне Лунного Агентства, я все-таки проверил, спустившись в грузовой отсек, все ли с ним в порядке, и действительно было странно смотреть, как эта огромная куча слабо поблескивающего порошка после включения выбранной программы начинает шевелиться, пересыпаться, соединяться, слепляться, и из нее возникает заданная форма, а после выключения интегрирующего электромагнитного (а может, совсем другого) поля она мгновенно рассыпается, словно песочный куличик. То, что я в любой момент могу разлететься на мельчайшие молекулы и снова собраться воедино, должно было придать мне храбрости. Однако трансформации были в принципе не очень приятными, я воспринимал их как сильнейшее головокружение, отягощенное дрожью, но тут уж ничего не попишешь. Впрочем, такое состояние длилось лишь до тех пор, пока я не воплощался в новую форму. Говорят, справиться с ней мог только термоядерный взрыв, да и то если он произойдет в непосредственной близости. Я выспрашивал, насколько вероятно, что я рассыплюсь полностью от какого-нибудь дефекта, но ничего внятного мне сказано не было. Разумеется, я пытался включить две программы одновременно, чтобы, например, в соответствии с одной обратиться в человекообразного молоха, а с другой — во что-то вроде трехметровой гусеницы с плоской головой и хватателями наподобие гигантских клешней, но из этого ничего не вышло, потому что селектор воплощений действовал по принципу «или—или».
На сей раз я опустился на лунный грунт без эскорта микропов, потому что и сам был в некотором роде множеством микроскопических циклопов (которых техники на своем жаргоне именуют еще миклопиками). За мной тянулся почти невидимый хвост, словно рассеянный туманный шлейф, видимый только тогда, когда он сгущался. С перемещением у меня тоже не было проблем. С присущей мне любознательностью я интересовался, что будет, если окажется, что на Луне тоже возникли подобные протеевы[138] автоматы, но никто мне не мог ответить, хотя на полигоне запускали друг на друга по два, а то и по три экземпляра одновременно, чтобы они перемешались между собой, как облака, плывущие в разные стороны. Однако в девяноста процентах они сохраняли свою идентичность. Что такое девяностопроцентная идентичность, тоже объяснить непросто — чтобы понять, это надо пережить. Во всяком случае, начало очередной разведки прошло как по маслу. Я даже не оглядывался по сторонам, так как видел одновременно все вокруг, правда, сбоку и сзади в сокращенном ракурсе, как пчела, которая тысячами омматидий своих глаз видит сразу все, но, поскольку никто из моих читателей скорее всего никогда не был пчелой, я понимаю: и это сравнение не передает моих ощущений.
То, как отдельные страны запрограммировали свои компьютерные арсеналы, было их секретом, но от японцев, славящихся тем, что сидят они тихохонько, а на самом деле страшно смышленны, я ожидал жестоких неожиданностей. Профессор Хакагава, член нашей группы на базе, тоже наверняка не знал, во что развились прародичи японского оружия, но лояльно предостерег меня, чтобы я был внимателен и не дал себя обмануть никакими видимостями. Не зная, как отличить видимость от реальности, я бежал по однообразной и плоской местности. Только у самого горизонта маячил невысокий вал огромного кратера. Вивич, Хакагава и все остальные были страшно довольны, потому что телевизионная картинка, передаваемая спутникам-троянцам, а с них — на Землю, была четкой, как открытка. Час спустя я заметил среди беспорядочно валявшихся в песке камней какие-то невысокие стебли, которые поворачивались в мою сторону. Они походили на увядшую картофельную ботву. Я спросил, можно ли ее потрогать, но никто не хотел брать решение на себя, а когда я начал настаивать, одни сочли, что обязательно должен, другие же — что лучше не надо. Тогда я наклонил свое туловище кентавра над кустиком покрупнее и попытался оторвать один гибкий стебель. Ничего не произошло. Я поднес его к глазам. Стебель начал извиваться как змейка и крепко охватил мое запястье, но вскоре я убедился, что, если его легонько поглаживать, точнее, щекотать пальцем, он ослабляет нажим. Довольно глупо было заговаривать с этой картофельной ботвой, у которой, ясное дело, не было ничего общего с картофелем.
Я не рассчитывал на ответ и не получил его. Тогда я бросил побеги, шевелящиеся как черви, и галопом припустил дальше. Местность напоминала какие-то неухоженные овощные поля и выглядела довольно идиллически, однако я в любой момент ожидал нападения и даже провоцировал на это псевдоовощи, топча их копытами (именно так выглядели мои ботинки). Вскоре я добрался до длинных грядок
