Джонатан. Грамеру понравилась сердечность — незнакомый человек называет себя по имени, — и он попросил, чтобы я называл его Аделейдом.

Его потянуло на разговорчивость. Он дико скучал с тех пор, как у него стала проходить депрессия. Пока она была, Аделейд не мог скучать. Депрессия, как он объяснил, случилась от того, что он никак не мог уснуть, предварительно немного не помечтав. Для начала мечтал о том, чтобы приобретенные им акции подскочили вверх, а проданные — полетели в тартарары. Потом стал мечтать о миллионе. Заработав миллион, стал грезить о двух, потом о трех, но, начиная с пяти, его это перестало привлекать. Пришлось искать новые объекты для воображения. Мечтать, угрюмо сообщил он, становилось все трудней. Ведь невозможно мечтать о том, что уже имеешь либо можешь запросто получить. Некоторое время он мечтал отделаться от третьей жены, не дав ей ни гроша отступного, но это удалось. Гоус все не появлялся, а Грамер пристал ко мне как банный лист. Некоторое время, для того чтобы уснуть, он думал о людях, с которыми был на ножах. Однако это оказалось ошибкой. Стоило ему распалить в себе ненависть, и сон как рукой снимало, приходилось глотать таблетки, а врач не рекомендовал, учитывая увеличенную печень, и он не видел иного способа отделаться от таких грез, как только исполнить свою мечту. Он уверял, что если не пожалеть тысяч сто долларов, то это пустяк. Конечно, без помощи какой-нибудь «Murder Incorporated», упаси боже. Это глупости, придуманные киношниками. Он нанял эксперта, который делал все вполне пристойно. Как? Ну, в каждом случае по-разному. Убить — не шутка. Человек стал покойником. И все. Что теперь ему сделаешь? Нет, врагов, завистников и злостных конкурентов следует разорять, выказывая им при этом сочувствие, не больше. Очень эффективно и эффектно. Из-за интеллектуального заскока, который он вынужден был скрывать от коллег-миллионеров, он читал книги, даже де Сада. Несчастный осел де Сад! Мечтал о том, чтобы сажать людей на кол, сдирать с них живьем кожу, вспарывать живот, а сам сидел в кутузке, и, кроме мух, у него в распоряжении не было ничего. Бедному хорошо! Все его искушает, и все ему нравится. Мечтай сколько влезет. Всякая красавица ему недоступна. Поэтому, естественно, так процветает порнопромышленность. Надувные любовницы с губками бантиком, цветные иллюстрированные описания оргий, совокуплянки, пасты, мази — все это в конце концов суррогаты и сплошное забивание головы. Ничто так не мучит, как оргия, даже самым лучшим образом обставленная. Не о чем говорить и не о чем мечтать. Эх, иметь бы неутоленную и неутолимую жажду! От его признаний у меня, видимо, сделалось совершенно изумленное лицо, однако Аделейд только покачал головой и сказал, что он, сам того не понимая, подрубил сук, на котором сидел, удовлетворив желание отыграться на том, на ком хотел. Не зная, о чем бы еще помечтать, он страдал хронической бессонницей. Тогда он нанял специалиста по придумыванию новых грез. Кажется, какого-то поэта. И верно, тот подбросил ему несколько недурственных идеек, но мечты, если они стоящие, требуют исполнения, а после этого развеиваются, так что требовалось что-то почти несбыточное. Я заметил, что это, вероятно, не так уж трудно. Передвинуть континенты, например. Распилить Луну на ровные четвертушки. Съесть ногу президента Соединенных Штатов в том соусе, в котором подают уток в китайских ресторанах (я распалялся, зная, что обращаюсь к умалишенному). Жить со светлячком в те моменты, когда он светит особенно ярко. Ходить по воде или, если брать шире, творить чудеса. Стать святым. Поменяться местами с господом богом. Подкупить террористов, чтобы они оставили в покое разных там министров, конгрессменов и других капиталистов и взялись бы за тех, кому действительно следует выдать по первое число, вплоть до соборования.

Аделейд поглядывал на меня с симпатией, переходящей в изумление.

— Жаль, — сказал он, — что мы не познакомились раньше, Джонатан. Во всем этом что-то есть, но, увы, с континентами, лунами, святыми невозможно общаться лично. Настоящая мечта должна затрагивать чувства, без этого все впустую. Светлячок тоже не воодушевляет. По крайней мере меня. Истинное мечтание не переходит ни в бессильную ярость, ни в чрезмерную похоть, а должно переливаться вроде радуги, понимаешь: немного есть, а немного ее уже нет, и тогда засыпаешь. Днем, наяву, у меня не было на это времени. Тот мой литераторишка утверждал, что количество доступных грез обратно пропорционально количеству имеющихся платежных средств. У кого есть все, тот уже не в состоянии мечтать ни о чем. Поменяться местами с богом? Упаси господи! Но вот тебя бы я нанял.

На огромном листе низкого лысого кактуса почивала большая улитка. Выглядела она достаточно отвратительно, и, вероятно, поэтому Аделейд кивнул служителю:

— Съешь, — сказал он, показав пальцем, и вынул из кармана чековую книжку и авторучку.

— За сколько он это сделает? — заинтересовался я. Служитель молча протянул руку за улиткой, но я остановил его.

— Получишь на тысячу долларов больше, чем от мистера Грамера, если это не съешь, — сообщил я, вынимая из кармана записную книжку, которая была оправлена точно в такой же зеленый пластик, что и чековая книжка Аделейда.

Старик замер. На лице миллионера отразилось колебание, достаточно рискованное для меня, поскольку я не знал, дойдет ли дело до торга. Мои нынешние запасы наверняка не достигали тарифа, установленного Грамером. Так что приходилось бить козырями.

— За сколько вы съедите это, Аделейд? — спросил я, открывая записную книжку, словно собирался выписать чек. Его это заинтересовало. Слуга с улиткой перестали для него существовать.

— Я дам тебе чек in blanko, если ты проглотишь улитку, не разжевав, и расскажешь мне, как она шевелится у тебя в животе, — произнес Грамер голосом, несколько охрипшим от возбуждения.

— К сожалению, я недавно пообедал, а обычая есть между приемами пищи у меня нет, — ответил я, улыбнувшись. — Кроме того, Аделейд, у вас заблокированы счета в банках. Признание недееспособности плюс опека. Верно?

— Ошибаешься, Джонатан! «Манхэттен чейз» оплачивает любой мой чек.

— Возможно, но у меня нет аппетита. Вернемся-ка лучше к нашим грезам, — беседа так увлекла меня, что я совсем забыл о своей левой половине, пока она не дала о себе знать. Мы уже отдалились от «критической» улитки, когда я подставил миллионеру ножку и стукнул его по шее так, что он грохнулся на траву. Я говорю об этом в первом лице, хотя сделали это мои левые конечности. Пришлось быстро спасать собственное достоинство.

— Прости, — сказал я, стараясь придать словам тон искренней сердечности, — но это было моей мечтой. — Я помог ему встать. Он был не столько обижен, сколько обескуражен. Видимо, никто не поступал с ним так ни здесь, ни за пределами санатория.

— Изобретательный ты парень, — сказал он, отряхиваясь, — только больше так не делай, а то у меня мениск выскочит, да и я ведь тоже могу начать мечтать о тебе, — тут он неприятно рассмеялся. — Что с тобой?

— Ничего.

— Ясно, а зачем ты здесь?

— Чтобы немного отдохнуть.

В глубине тенистой аллеи показался доктор Гоус. Заметив меня, он поднял руку, призывно помахал ею и направился к павильону.

— Мне пора, Аделейд, — сказал я, хлопнув его по спине. — Помечтаем в следующий раз.

Из раскрытых дверей веяло приятной прохладой. Бесшумные климатизаторы, бледно-зеленые стены, тишина, как внутри пирамиды, — шаги заглушало ковровое покрытие, белое, как мех северного медведя. Гоус ожидал меня в кабинете. Там же был и Тарантога. Он казался смущенным. На коленях держал папку, набитую бумагами, то и дело вынимал их и клал обратно. Гоус указал мне на кресло. Я сел с ощущением достаточно неприятного возвращения к делам, от которых не могу освободиться иначе, как отделавшись от самого себя.

Гоус принялся за столом читать газеты. Тарантога наконец отыскал нужные бумаги.

— Значит, дело обстоит так, дорогой мой Ийон… Я был у двух прекрасных юристов. Разумеется, имени твоего не называл. Не говорил и о твоей миссии, изложил всю историю так, чтобы осталась только суть. Некто, получивший доступ к проблемам чрезвычайной секретности, ознакомившись с ними, обязан был доложить о результатах правительственному органу. Часть того, что он узнал и должен был сообщить, он забыл, так как, вероятно, это содержится в правом полушарии его мозга. Каковы его обязанности перед теми, кто его направил? Сколь далеко они могут зайти легально, чтобы заполучить требуемые сведения? Оба ответили, что вопрос сложен, ибо не имеет прецедентов. Если б им занялся суд, он обратился бы к