Перед тем как ложиться спать. Габриэль еще раз перевязала руку мужа, потому что рана сильно кровоточила. Он сидел на краешке постели, а она стояла перед ним, одетая в ночную рубашку, с распущенными волосами, закрывающими ее спину, словно легкое переливчатое облако. Проворные руки жены осторожно накладывали чистую полотняную повязку на ладонь Эмиля. Он внимательно вглядывался в ее сосредоточенное лицо. Глаза Габриэль были серьезны, в них ощущалась какая-то тайна, как будто в их глубине навсегда затаилась боль. Но Эмиль знал, что Габриэль никогда не поделится с ним своими переживаниями. Влажные, слегка приоткрытые губы жены казались очень мягкими и чуть припухшими, а кожа приобрела новый нежный персиковый оттенок, свидетельствующий о том, что внутри ее организма происходили таинственные изменения, связанные с зарождением новой жизни. В этот момент ему, казалось, было неважно, любит она его или нет. Главное — она была его женой. Она осталась с ним. Чувство, которое сейчас испытывал Эмиль, было сродни ощущениям, пережитым им в день их свадьбы. Странно, но он был горд и доволен, что она не бросила его.
— Ну вот, — наконец сказала Габриэль, обрезая ножницами концы на узле повязки, — порядок.
— Спасибо, ты просто молодец, — и он поймал ее руку, но заметив мрачноватый огонек, вдруг вспыхнувший в ее глазах, сразу же отпустил ее и попытался загладить неловкость. — Ты должна хорошенько выспаться. Я не хочу, чтобы завтра утром ты вновь встала с этими ужасными кругами под глазами.
Габриэль еще долго не ложилась спать, как будто хотела, чтобы муж заснул, прежде чем она ляжет в одну с ним постель. Эмиль слышал, как она необычно долго расчесывает на ночь свои длинные пушистые волосы, а затем установилась полная тишина, как будто Габриэль замерла, уйдя в свои мысли и глядя невидящим взором в зеркало, стоявшее перед ней. Он уже начал дремать, когда почувствовал, что жена скользнула под одеяло, задув предварительно горевшую рядом с кроватью свечу. Она старалась не дотрагиваться до мужа, отодвинувшись на край постели. Эмиль притворился, что уже спит, хотя события прошедшего трудного дня все еще будоражили его сознание и гнали сон прочь. Внезапно ему показалось, что Габриэль тихо плачет, постепенно он укрепился в этой мысли, чувствуя, как дрожит кровать от ее беззвучных рыданий. Он сел на постели и взглянул на нее, разглядев в темноте, что Габриэль лежит, свернувшись калачиком и закрыв голову руками, — в позе, выражавшей крайнюю степень отчаянья.
— Габриэль, — тихо позвал он ее, не на шутку встревожившись, и положил руку на ее вздрагивающее плечо, — ничто и никто в мире не стоят твоих слез.
Из груди Габриэль вырвались глухие рыдания, в которых слышалась боль, разрывавшая ее сердце. Эмиль повернул ее лицом к себе и обнял, как малого безутешно плачущего ребенка. Она вцепилась в него руками, словно в приступе исступления.
— Помоги мне, Эмиль! Ради всего святого, помоги мне выжить!
Эмиль никогда в жизни не встречался с таким исступленным отчаяньем, он понял, что ее довели до такого состояния события последних дней. Безудержные рыдания сотрясали все тело Габриэль, ее слезы пропитали ночную рубашку Эмиля, и он почувствовал их холодок на своем плече. Он ни о чем не стал спрашивать ее, решив, что позже даст ей понять, будто посчитал ее эмоциональный срыв последствием внезапно охватившего жену ужаса в связи с предстоящими родами. Беременные женщины часто не могут избавиться от страха перед тем, что их ждет, поскольку несчастные случаи не являются редкостью, и трагический исход подчас подстерегает даже самых крепких и здоровых рожениц. Хотя, конечно, страх не в характере Габриэль, Эмиль был уверен, что она перенесет все с присущим ей мужеством, и все же Габриэль будет рада, что он избавил ее от необходимости объясняться, истолковав ее поведение как нервный припадок, свойственный беременной женщине. Подобное притворство с его стороны пойдет на пользу как ей, так и ему самому. Это — единственное средство сохранить их семейную жизнь, потому что правда может нанести их союзу непоправимый вред.
Слушая ее судорожные рыдания, Эмиль ощущал, как в нем растет ненависть к Дево. Он больше не испытывал ни малейших угрызений совести по поводу того, что сделал. Эмиль в первый раз поймал себя на мысли, что хочет смерти Дево. Вот он падает со своего боевого коня на землю и лежит распластанный с мечом какого-нибудь британца в груди. Или его разрывает на куски артиллерийский снаряд. Или он попадает в засаду, устроенную испанцами, и пуля одного из них поражает его в висок. Эмиль и не подозревал, что способен на такую ненависть к другому человеку. Это чувство было сродни мрачной меланхолии, в состояние которой он впадал время от времени, ощущая, как его покидают жизненные силы, пока, наконец, снова не приходил в себя. Но между двумя этими состояниями было и существенное различие: Эмиль не хотел избавляться от чувства жгучей ненависти к своему сопернику.
Он еще долго не мог уснуть в эту ночь, не выпуская из своих объятий впавшую в тяжелый сон измученную Габриэль. Ее голова лежала на его предплечье, и он ощущал мягкую шелковистость ее рассыпавшихся волос. Хотя впоследствии Эмиль не любил вспоминать эту ночь, он живо помнил все до мельчайших подробностей. У Габриэль было такое чувство, что она в эту ночь окончательно попрощалась со своей любовью. Горе нахлынуло на нее, словно штормовая волна, и у нее просто не было сил больше сдерживать себя. Конечно, она будет продолжать любить Николя до конца своих дней, но в душе Габриэль уже смирилась с тем, что их отношениям положен конец. Ей хотелось, чтобы в ней вспыхнуло к Эмилю чувство, похожее на любовь, ведь он был так добр к ней именно в тот момент, когда ей требовалось человеческое участие. Но желаниям Габриэль не суждено было сбыться: она не могла полюбить мужа, и он навсегда должен был остаться только другом, к которому она инстинктивно обращалась в трудную минуту. Может быть, это тоже была своего рода любовь, которую испытывают многие люди, не помышляя о других более сильных чувствах. Страсть, которую довелось испытать Габриэль, была для нее одновременно и блаженством, и проклятьем.
Анри больше страдал от того, что очень больно прикусил язык при падении, чем от синяков, появившихся на его лице от удара Эмиля. Когда он в понедельник утром встретился с Габриэль, чтобы обсудить с ней деловые вопросы, она с сочувствием взглянула на него.
— Бедный Анри. Тебе в течение ближайших дней следует воздерживаться от разговоров и побольше молчать, — и взяв со стола документы, она продолжала: — Прежде чем мы начнем обсуждать текущие дела, я должна тебе кое-что сказать.
Анри воспринял новость о беременности сестры без лишних эмоций; тот период, когда он лелеял надежды законным путем заполучить Дом Рошей в свои руки, миновал вместе с надеждами на рождение сына. Однако сообщение Габриэль порадовало его, так как перед ним открывались возможности самостоятельно распоряжаться делами фирмы в отсутствие сестры. Он думал, что сможет получить больше выгод теперь, когда его сестра будет занята собой и своим ребенком, чем даже в то время, когда его отец состарился и утратил бдительность.
— Ты должна передоверить мне основной груз своих забот, — участливо сказал он ей.
Габриэль недоверчиво взглянула на него.
— Это очень любезно с твоей стороны, Анри, но я хочу, чтобы ты продолжал выполнять обычный круг своих обязанностей, — произнесла Габриэль. Ее не обмануло то, что он равнодушно пожал плечами, как бы вполне соглашаясь с ней, и попытался улыбнуться своими распухшими губами.
В апреле состоялась свадьба Императора с принцессой Марией-Луизой Австрийской. Посредством этого бргка Наполеон устанавливал полный контроль над Австрией, которая потерпела сокрушительное поражение в сражении при Ваграме. Австрийцы, похоже, спокойно отнеслись к женитьбе Императора на их соотечественнице, однако в самой Франции начались волнения. У Наполеона было много недругов, и их число увеличивалось по море того, как от войн все больше страдала экономика страны. Политические неурядицы самым пагубным образом сказывались на развитии промышленности и ремесел. Это обстоятельство сильно беспокоило Габриэль и других шелкопромышленников, опасавшихся потерять рынок сбыта.
Вскоре после того, как Габриэль перестала ездить на фабрику, установив связь между мадам Хуанвиль и своей конторой, расположенной в особняке, как-то утром в ее кабинете появился Гастон. Габриэль распорядилась поставить здесь удобную кушетку, поскольку ее доктор настаивал на том, чтобы она как можно больше лежала в период беременности, и Габриэль не ввдела причин, почему бы ей не совместить умственную работу с вынужденной неподвижностью.
— Я должен вам кое-что показать, мадам, — произнес Гастон, самодовольно улыбаясь. — Но для этого надо выйти во двор. Вы сможете это сделать и взглянуть на то, что я нашел?
