задавала себе вопрос, как у него дела. И хотя пока ее сердце так и не познало новой любви, она, как и Адрианна в свое время, отбоя не знала от разного рода Поклонников и обожателей, число которых с каждым днем росло.
Во время редких встреч с Доменико Торризи Мариэтта избегала его. В отличие от своей покойной жены он никогда не присутствовал на приемах. в Оспедале, но иногда случалось, что он оказывался в числе зрителей, кроме того, судьба иногда сталкивала их во время его появления в школе, приглашенного на заседание директората. Мариэтта неизменно почтительно отвечала на его приветственные поклоны, но они так ни разу и не заговорили, поскольку Доменико твердо придерживался данного ей когда-то на том самом ридотто обещания не выдавать ее и вообще не демонстрировать своего знакомства с ней.
Однажды, вернувшись после очередного выступления из Падуи, она обнаружила у себя на столике приглашение от синьора Доменико Торризи к себе на ужит.
Случай хоть и редкий, но не беспрецедентный: очень многие именитые люди Венеции, считая своей обязанностью проявить воспитанность, приглашали примадонн в свои дворцы на всякого рода торжественные мероприятия. Мариэтте не раз приходилось принимать подобные приглашения, и теперь она подумала, что этот жест Доменико был не больше чем дань моде или приличиям. И все же ее охватило волнение и беспокойство. Ну почему, скажите на милость, ему захотелось встретиться с нею именно сейчас, когда в ее жизни все постепенно приобретало свой лад? Оставалось надеяться на то, что судьба смилостивится над ней, и она там будет не одна, значит, можно ограничиться лишь несколькими фразами в рамках дворянского этикета и потонуть в толпе остальных приглашенных.
Теперешний статус Мариэтты во время визитов за пределы Оспедале ограничил число сопровождавших ее до одной монахини. Она выбрала сестру Джаккомину, обе прекрасно понимали друг друга, ушло в прошлое досадливое общение с сестрой Сильвией. В тот вечер, собираясь на вышеупомянутый ужин, они уселись в гондолу дома Торризи, присланную за ними, и отправились во дворец.
Доменико ожидал их, стоя в одном из портиков аркады у выхода из дворца, что весьма удивило Мариэтту, поскольку это говорило о том, что он ради нее покинул остальных гостей. Его тщательно уложенные, напудренные волосы выгодно подчеркивали светлую кожу его лица, которая не менялась, несмотря на его многодневные морские вояжи.
— Добро пожаловать в мой дом, — приветствовал он их.
— Рада оказаться здесь, — ответила Мариэтта, предпочитая оставаться в рамках общепринятого этикета. Она разглядывала выцветшие фрески стен, когда хозяин дома вел их по роскошной персидской ковровой дорожке, устилавшей мраморный пол. У Мариэтты мелькнула мысль, уж не постелена ли эта дорожка именно в честь их прибытия, несмотря на то, что волны залива, гонимые ветром, могли сыграть злую шутку в любой момент, вызвав наводнение.
Поднимаясь по широкой лестнице, Мариэтта увидела высоко над арками позолоту и голубизну потолка, казалось, что архитектор, построивший это чудо, позволил кусочку голубого неба, заглянув сюда, довести до совершенства его замысел. На втором этаже располагался вестибюль с огромными двойными дверями, которые вели дальше в бальный зал, великолепие которого могло разве что сравниться лишь с похожим залом во Дворце герцога. Огромный двухсветный зал освещали две гигантские, метра три в поперечнике, люстры, излучавшие свет сотен свечей, диковинный водопад света делал его еще просторнее и выше из-за росписи стен, создавая иллюзию, будто зритель находится в парке или оранжерее. На главной стене доминировал гербовой щит семьи Торризи, задрапированный по краям золототканой парчой. Поскольку этот «салоне ди балло» был абсолютно пуст, за исключением разве что застывших у дверей лакеев, Мариэтта не удержалась, встала в центре зала на полу в стиле тераццо, закружилась в танце и, запрокинув голову, любовалась фресками, с поразительной достоверностью изображавшими музыкантов на хорах, некоторых из них художник запечатлел глядящими сверху на происходящее в зале.
— Где же ваши гости, синьор Торризи? — полюбопытствовала Мариэтта, внимательно оглядывая роспись потолка, изгибавшегося вверх, где в аллегорической форме были увековечены подвиги и заслуги рода Торризи.
— Вы — единственная гостья, Мариэтта. Вы и сестра Джаккомина, — поправился он, чуть смутившись.
Она быстрым взглядом посмотрела на Доменико Торризи, внезапно поняв всю необычность ситуации, в которой оказалась. По виду сестры Джакко-мины можно было заключить, что и она удивлена не меньше. Но в холодном сером граните глаз Доменико не было ответа на вопрос, почему они единственные гости, он, продолжая легкомысленно-светскую болтовню, обращал их внимание, проходя через гостиную, стены которой покрывали полосатые обои, в другую, обитую шелком цвета кораллов, на отдельные предметы интерьера, которые, на его взгляд, могли показаться интересными. Мариэтта заметила самое малое три портрета его бывшей жены, один из них изображал ее в полный рост и почти натуральную величину — Анджела Торризи стояла в кремовом атласе платья, в шляпе с роскошным плюмажем на голове. Затем они оказались в уютно и со вкусом обставленном помещении, не очень большом, которое явно предназначалось для встреч в самом узком кругу. Под возвышавшимся балдахином из бирюзовой тафты, опираясь на шесть колонн с канелюрами, стоял овальный стол, сервированный на троих. Сверкало серебро посуды и сапфир синих венецианских бокалов, расставленных на дамасской скатерти, в воздухе явственно ощущался пьянящий аромат тубероз.
Продуманный до мельчайших деталей ужин представлял вершину кулинарного искусства. Сестра Джаккомина воздала должное всем без исключения блюдам, иногда она в блаженстве прикрывала глаза, отправив в рот кусочек очередного диковинного блюда и смакуя его. Доменико держался непринужденно, задавая тон и своим гостям, он знал толк в искусстве ведения застольной беседы, но по мере приближения трапезы к завершению, Мариэтта ощущала нараставшее беспокойство. Ей вспомнились и персидская ковровая дорожка и тот любопытный комплимент, которым Доменико удостоил ее в бальном зале, и место по правую руку от себя, которое предложил ей хозяин — слишком почетное для ее возраста, на него могла претендовать лишь сестра Джаккомина. Постепенно у нее росло убеждение, что Главное еще впереди. Чего же он ожидал от нее? Чего хотел?
Когда Доменико в паузе между блюдами поинтересовался у нее, как совершалось ее прибытие в Венецию, она не преминула упомянуть о том, что на пути сюда с борта речной баржи увидела виллу, принадлежащую Торризи.
— Я еще помню, что там было много веселых молодых людей, сходивших на берег и направлявшихся в Дом.
— Наверное, это были мои братья вместе с женами. А теперь со мной в Венеции остался лишь самый младший из них — Антонио. Франко пребывает где-то в Новом Свете, занимается ввозом товаров из Европы. Лодовико женился в Англии без родительского позволения и разрешения Сената, что лишает его права возвращаться домой, Бертуччи скончался от ран, полученных в одной из стычек с Челано. Он покачал головой. — Случилась как раз одна из тех фатальных дуэлей, после которой оба обидчика скончались от ран, нанесенных друг другу.
— Как, должно быть, ужасно для обеих семей! Неужели эти утраты не могли послужить поводом к примирению?
— Этим Челано не убедишь.
Мариэтта подумала про себя, что в этом смысле и Торризи недалеко ушли от них, но вряд ли уместно высказывать подобные мысли ему в глаза, в особенности, сидя за столом в его доме. Вот если бы они были бы где-нибудь на нейтральной территории, тогда дело другое.
После ужина они перешли в роскошную библиотеку, уставленную бесценными книгами, он показал им стол, на котором лежали инкунабулы тринадцатого и четырнадцатого столетий, богато иллюстрированные. Сестра Джаккомина в восхищении всплеснула коротенькими ручками. Она принадлежала к тому типу старых школяров не только вследствие образования, которое получила, но и из-за не ослабевающего с годами интереса к печатному слову. На глазах у нее выступили слезы умиления, когда Доменико показал на небольшой рисунок основателя Оспедале делла Пиета, брата Петруччио де Ассизи, он изображался здесь во время раздачи еды голодным детям из глиняной миски.
— Какой раритет! — воскликнула монахиня. — Это ведь нарисовано еще при его жизни?
— Полагаю, да.
