— Может ли против этого кто-нибудь возражать? Но, как я уже говорила, в мои планы это не вписывается. В Оспедале постоянно вырастают молодые и ничуть не обделенные талантом певицы, и с моей стороны было бы проявлением высшего эгоизма лишать их оваций в этом городе. Адрианна показала наилучший пример, она от имени Оспедале совершила три гастрольных поездки и после этого растворилась в суете семейной жизни.

— Так она сейчас, выходит, вообще не поет?

Мариэтта улыбнулась.

— Ну, разве что колыбельные для своих малюток.

Доменико улыбнулся в ответ.

— Везет же этим детям, они засыпают под такой чарующий голос. Как я понимаю, вы продолжаете видеться с ней?

— Да. В лице Адрианны Савони и Элены Челано я обрела двух настоящих подруг. — И потом, помедлив, добавила: — А последнюю фамилию позволено произносить в стенах этого дома?

— Вам позволено произносить все что угодно.

— В таком случае, — продолжала она, осмелев, в ее глазах ясно читалось недоверие, — я хочу задать вам один вопрос, который уже долго беспокоит меня. Почему вы, будучи членом руководства Оспедале, не распорядились о том, чтобы замок в той самой двери, ведущей в переулок, не сменили? Вы ведь, должно быть, догадались о том, что я могла выходить в город когда угодно лишь потому, что имела ключ.

— Я догадался об этом, вы правы. Ну, может быть, я очень хотел увидеть вас на очередном ридотто.

Мариэтта быстрым движением сложила веер. Хотя эта фраза звучала явно как шутка, ее лицо по- прежнему оставалось серьезным.

— Я никогда не говорила вам о том, как благодарна за то, что вы не известили руководство Оспедале об этом инциденте. Ведь вам ничего не стоило сделать это, когда вы оказались членом директората, не так ли?

— У меня никогда не возникало желания доставлять вам неприятности, Мариэтта. И поверьте, никогда, до конца дней моих, не захочется.

Теперь она уже могла видеть, что он не шутил. И уютная атмосфера внезапно сменилась напряженностью.

— Это звучит довольно мелодраматично, вам не кажется? — осторожно заметила она.

— Никогда в жизни я не говорил еще столь искренне. — Наклонившись к ней, он взял ее руку в свою. — Мариэтта, и вам, и мне пришлось сполна испытать, что такое тоска по ушедшей любви.

— Для чего вы мне это говорите? — Она освободила руку, в глазах ее появилась настороженность, почти враждебность.

— Ни одна девушка из Оспедале не отважится на такой риск, если только не влюблена по- настоящему. И вдруг ее возлюбленный исчезает. Вы пребываете в разлуке, тоскуете по нему. Поверьте, Мариэтта, я наблюдал за вами гораздо больше и чаще, чем вам это может показаться. Однажды это было даже на площади Сан-Марко, в самой гуще карнавала.

Она делала вид, что разглядывает веер у себя в руках. Этот человек упомянул сейчас о тех минутах, которые ей не забыть никогда.

— Я предполагала, что вы догадываетесь о том, что у меня было с Аликсом. Вот и все, что я могу сказать.

— Не о прошлом — мое оно или ваше — я намерен говорить сейчас, а о будущем. Хочу сказать — счастье еще воротится. Ни для вас, ни для меня оно не вернется таким, как прежде — безоблачным, всепоглощающим — но на то она и первая любовь, чтобы остаться единственной и неповторимой в наших воспоминаниях, и вряд ли в мире найдется человек, который бы возжелал вдруг, чтобы все стало по- старому. Я прошу вас стать моей женой, Мариэтта. Я не жду от вас ответа сейчас, потому что понимаю: вам необходимо время, чтобы все обдумать. — В этот момент Доменико очень хотелось, чтобы она подняла взор на него — из-за полуопущенных ресниц он не видел ее глаз. — Придет время, и я снова обращусь к вам с тем же вопросом, а пока вы не знаете ответа на него, мы оба окунемся в ту жизнь, которая по праву вознаградит и вас, и меня.

Мариэтту не удивило его предложение, в конце концов, именно этого она подсознательно ждала весь этот вечер. Ей пришлось по душе, что этот человек не рассыпался перед ней во всякого рода фальшивых заверениях, не клялся в вечной любви, он даже не произнес этого слова. По крайней мере, он был честен с нею. Доменико Торризи можно было понять — у него до сих пор не было наследника, он должен был вступить в законный брак, но, тогда как любая другая женщина не смела даже мечтать, чтобы оказаться в числе его избранниц, Мариэтта желала стать для своего будущего мужа чем-то большим, нежели просто матерью его детей. И когда она, наконец, взглянула на него и заговорила, она тщательно подбирала слова.

— Я готова дать вам ответ уже сейчас. Как я уже говорила, решается мое будущее. Так что, даже если бы вы дали мне время обдумать все, я бы заявила вам, что время не сможет изменить принятого мною решения.

— Но, согласитесь, мое предложение для вас — неожиданность, и когда вы сможете узнать меня поближе, вполне возможно, измените отношение ко мне. Пожелания мои не являются секретом от Оспедале, и руководство школы не собирается воздвигать барьеры между нами.

— А как прореагирует Большой Совет? Насколько мне известно, дворянин не волен брать себе в жены женщину из другого социального слоя, а также женщину, не обладающую огромным приданым. Элене удалось выяснить, что кардинал Челано обращался к самому дожу Венеции, который, в свою очередь, сумел поколебать доводы сенаторов, возражавших против этого супружества.

— У меня друзей в высших кругах не меньше, чем у Челано.

Мариэтта поняла, что возражать бесполезно. У него имелся готовый ответ на любой довод какой бы она не привела.

— Теперь, если можно, мне бы хотелось вернуться к сестре Джаккомине, хотя я нисколько не сомневаюсь, что она, сидя перед вашими книгами, утратила чувство времени. — Мариэтта поднялась с кресла и направилась к дверям, но Доменико остановил ее, мягко взяв за локоть.

— В таком случае, к чему нам спешить, Мариэтта?

Она чувствовала, что он собирается поцеловать ее, но было слишком поздно предпринимать что-либо, и его руки уже крепко сжали ее в объятиях. Мариэтта почувствовала, что ее ноги оторвались от пола, когда железные руки Доменико Торризи, схватив ее, притянули к себе, и они слились в самозабвенном страстном поцелуе. Помимо своей воли она отдалась этому давно томившему ее чувству, ее тело, истомленное многими ночами одиночества и тоски по любви, жаждало слиться с ним. Сама того не осознавая, она обвила руками его шею… После этого поцелуя Мариэтта стояла, оглушенная ударами сердца. Она бессильно припала к его груди, и когда он прикоснулся губами к ее виску, по ее телу прошла волна сладкой дрожи.

— Доверься мне, Мариэтта, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы тебе никогда не пришлось жалеть о твоем решении.

Она спешно высвободилась из его объятий и стала трясти головой.

— Нет, не говори ничего больше, не сейчас…

— Хорошо, хорошо, не буду, если ты этого не хочешь.

Как и предполагала Мариэтта, сестра Джаккомина настолько ушла в изучение книг Доменико, что удивленно подняла голову, явно недоумевая по поводу их столь быстрого возвращения. Когда они, сидя в гондоле, возвращались в Оспедале, сестра Джаккомина с восторгом описывала Мариэтте увиденное и прочитанное в этих книгах, не обращая никакого внимания ни на молчаливость Мариэтты, ни на не совсем обычное немногословие хозяина дома, когда тот провожал их к каналу и вызвался сопроводить лично до самой Оспедале. Как сквозь туман, Мариэтта смотрела на этот красивый профиль на фоне освещенной луной воды. В привлекательности Доменико Мариэтте чудилось что-то нездоровое, даже опасное. В тот момент, когда их губы слились в первом поцелуе, в момент откровения, она вдруг поняла, где были корни того духа противоречия, который неизменно вызывал в ней этот человек: все дело в страхе перед любовью к женатому мужчине, перед той любовью, которая, подобно кораблекрушению, разметает и потопит все ее внутреннее спокойствие и миропорядок, ее искусство и в конечном итоге отнимет у нее и саму жизнь.