перила, и она споткнулась. Блэксорн подхватил ее, помог удержать равновесие, и это внезапное прикосновение принесло радость обоим. Она поблагодарила – и смутилась, когда он ее отпустил. Теперь они чувствовали большую близость друг к другу, чем когда-либо за этот вечер.

На улице, во дворе, освещенном факелами, – повсюду слонялись самураи. У них еще раз проверили пропуска и, освещая дорогу факелами, по извилистому проходу – настоящему лабиринту между высокими каменными стенами – повели к главным воротам замка, а потом – к следующим воротам, ведущим к рву с водой и деревянным мостом. Семь рвов образовывали кольца внутри замкового комплекса: искусственные или прорытые на месте зарастающих ручьев и речек. Пока они шли к главным воротам с южной стороны, Марико рассказала Блэксорну о крепости: через два года она будет закончена и вместит сто тысяч самураев и двадцать тысяч лошадей со всеми припасами, необходимыми на год осады.

– Тогда она станет самой большой в мире, – подумал вслух Блэксорн.

– Это был план господина Торанаги, – ее голос звучал очень серьезно, – сигата га нан, нех.

Наконец они достигли последнего моста.

– Там, Анджин-сан, вы можете увидеть, что замок – это центральная ось Эдо. Центр сети улиц, которые расходятся лучами, образуя город. Десять лет назад здесь была только маленькая рыбацкая деревушка. А теперь кто знает, сколько здесь народу… Двести тысяч? Триста? Четыреста? Господин Торанага не проводил еще переписи. Но все они здесь только с одной целью – служить замку, который защищает порт и равнины, а они, в свою очередь, кормят армии.

– Больше ни для чего?

– Ни для чего.

«Не стоит беспокоиться, Марико, и глядеть так официально, – радостно думал он. – Со всем этим я сумею справиться. Торанага удовлетворит все мои просьбы».

На противоположной стороне освещенного факелами Ичи-баси – Первого Моста, который вел непосредственно в город, – она остановилась.

– Теперь я должна вас покинуть, Анджин-сан.

– Когда я смогу увидеть вас?

– Завтра. В час козла. Я буду ждать вас на переднем дворе.

– Я не могу встретиться с вами ночью? Если рано вернусь?

– Нет, простите, пожалуйста, не этим вечером. – Марико церемонно поклонилась. – Конбанва, Анджин- сан.

Он поклонился как самурай и смотрел, как она возвращалась через мост. Ее сопровождали несколько человек с факелами, вокруг факелов, укрепленных на столбах, кружились насекомые… Марико вскоре затерялась среди пешеходов. Тогда, чувствуя нарастающее возбуждение, он повернулся спиной к замку и пошел за своим провожатым.

– Чужеземцы живут там, Анджин-сан. – Самурай показал вперед.

Блэксорн напряженно всматривался в темноту, ощущая, как душен и зноен воздух.

– Где? В этом доме? Там?

– Да. Это здесь, прошу прощения. Вы видите?

Еще одно скопление домишек среди аллей – в ста шагах перед ними, за клочком голой болотистой земли; над всей местностью возвышается большой дом, смутно выделяясь на черном небе.

Блэксорн некоторое время осматривался, выискивая хоть какие-нибудь ориентиры и отмахиваясь от налетающих на него насекомых. Вскоре после Первого Моста он совсем запутался в этих лабиринтах. Они шли по многочисленным улицам и проулкам, сначала в сторону берега, забирая к востоку, через мосты и маленькие мостики, потом повернули севернее, опять вдоль берега ручья, который петлял по окраинам города. Местность здесь была низменная и сильно увлажненная. Чем дальше от замка, тем хуже становились дороги, беднее жилища; люди, которые попадались навстречу, вели себя подобострастно; все реже пробивалось сквозь седзи мерцание света. Эдо представляло собой сплошной массив деревень, разделяемых только дорогами и ручьями. Здесь, на юго-востоке города, все было заболочено, дороги оказались неимоверно грязными. Зловоние заметно усиливалось – миазмы морских водорослей, осадков, грязи и ила перебивались резким сладким запахом, которого Блэксорн не мог определить, но он казался ему знакомым.

– Вонь как на Биллингс-гейт во время отлива, – пробормотал он, хлопнув себя по щеке – очередная ночная муха. Все его тело стало липким от пота.

Тут он услышал едва донесшийся до него отрывок разухабистой морской песни на голландском – и тут же все его недовольство исчезло: «Это Винк?» Сразу повеселев, он заторопился на звук голосов, – носильщики заботливо освещали ему дорогу, самураи торопились следом. Подойдя ближе, он увидел одноэтажное строение, частично японское, частично европейское. Оно возвышалось на сваях, было огорожено высоким покосившимся бамбуковым забором, обозначающим границы участка, и казалось новым по сравнению с хижинами, сгрудившимися вокруг него. Ворот в заборе не было, просто маленькая щель, крыша из соломы, передняя дверь очень прочная, стены толстые, на окнах ставни, похожие на голландские. Повсюду из щелей струился свет. Пение и веселая болтовня в доме стали слышнее, но голосов он еще не узнавал. Каменные плиты вели через неухоженный сад прямо к ступеням веранды, где у входа был привязан короткий флагшток. Блэксорн остановился и рассмотрел его: небольшой сшитый вручную флаг Нидерландов висел совершенно без движения, – при виде его сердце Блэксорна забилось чаще… Передняя дверь резко распахнулась от толчка, на веранду устремился столб света. У порога появился пьяный Баккус Ван-Некк, с полузакрытыми глазами, споткнулся, вытащил гульфик и стал мочиться высокой изогнутой струей.

– Аххх… – пробормотал он со вздохом наслаждения, – что может быть приятнее…

– Что такое? – по-голландски окликнул его Блэксорн от ворот, – Почему не пользуешься парашей?

– А? – Ван-Некк близоруко мигал, всматриваясь в темноту и не видя Блэксорна, который стоял под факелами самураев. – Бог мой, самураи! – Он, ворча, подобрал брюки и неуклюже поклонился в пояс, – Гомен насаи, самурай-сама. Исибон гомен насаи всем обезьянам-сама.

Он выпрямился, выдавил из себя болезненную улыбку и пробормотал почти про себя:

– Видно, я здорово пьян. Показалось мне, что этот негодяй, этот сукин сын говорит по-голландски! Гомен насаи, нех? – Он откинулся к стене дома, почесываясь и что-то на ощупь нашаривая в гульфике.

– Эй, Баккус, ты не придумал ничего лучше, чем гадить у себя в доме?

– Что? – Ван-Некк вздрогнул, огляделся кругом и слепо уставился на факелы, изо всех сил пытаясь что- нибудь рассмотреть. – Кормчий? – выдохнул он. – Это вы, кормчий? Черт бы побрал мои глаза, ничего не могу там увидеть… Кормчий, ради Бога, это вы?

Блэксорн захохотал. Его старый друг казался таким беззащитным, неодетым, таким глуповатым, со своим свисающим членом.

– Да, это я!

Потом обратился к самураям, наблюдавшим за этой сценой с плохо скрываемым презрением:

– Матге курасаи. Подождите меня, пожалуйста.

– Хай, Анджин-сан.

Блэксорн подошел ближе: падающий из двери свет выделил кучи мусора на раскиданных носилках. Он брезгливо скинул сандалии и взбежал по ступенькам.

– Эй, Баккус, ты стал еще толще, чем при отъезде из Роттердама, верно? – Он тепло похлопал его по плечам.

– Боже мой, это правда вы?

– Ну, конечно, я.

– Мы давно уже считаем вас мертвым. – Ван-Некк подошел и потрогал Блэксорна, чтобы удостовериться, что он не во сне. – Боже мой, ты услышал мои молитвы! Кормчий, что с вами случилось, оттуда вы взялись? Чудеса! Это и правда вы?

– Да, да. Теперь, пожалуйста, заправь свой гульфик и давай зайдем в дом, – ответил Блэксорн,