– Да, – ответил он, – я знаю.

Сопровождаемый Нагой, Блэксорн печально тащился вниз с холма по направлению к двум фигурам, сидящим на футонах в кольце из телохранителей. За телохранителями располагались подножия гор, которые устремлялись в облачное небо. День был душный. Голова у него болела от напряжения нескольких последних дней, из-за беспокойства за Марико и из-за того, что он так долго не мог говорить иначе, как по- японски. Теперь он увидел ее, и на душе у него стало спокойней.

Блэксорн много раз уже подходил к дому Оми, чтобы повидать Марико или узнать о ее здоровье. Самураи всегда вежливо, но твердо отказывали ему. Оми сказал ему как томодаси, другу, что у нее все нормально.

– Не беспокойтесь, Анджин-сан. Вы понимаете?

– Да, – сказал он, понимая только то, что он не может видеть ее.

Потом его послали к Торанаге, и он так много хотел сказать ему, но не смог из-за нехватки слов и только рассердил его. Фудзико несколько раз ходила повидать Марико. Возвращаясь обратно, она всегда говорила, что у Марико все прекрасно, добавляя свое вечное: «Синпай суруиа, Анджин-сан. Вакаримас? – Не беспокойтесь. Вы поняли?»

Бунтаро вел себя так, как будто ничего и не случилось. Встречаясь в течение дня, они обменивались вежливыми приветствиями. Кроме пользования банным домиком, Бунтаро ничем не отличался от других самураев в Анджиро, не испытывая ни дружбы, ни вражды.

С рассвета до сумерек Блэксорн был занят ускоренной подготовкой солдат. Он должен был подавлять свое недовольство попытками учить других и одновременно учить язык. К ночи был уже полностью измотан. Жара, пот и дождь. И одиночество. Никогда он не чувствовал себя таким одиноким, не осознавал себя таким чужим в этом дружном мире.

Потом был этот ужас, начавшийся три дня назад. На заходе солнца он усталый приехал домой и сразу почувствовал беспокойство, пронизавшее весь его дом. Фудзико поздоровалась с ним очень нервно.

– Нан дес ка?

Она ответила спокойно, обстоятельно, опустив глаза.

– Вакаримасен. Я не понял, – Нан дес ка? – спросил он опять, от усталости он стал раздражительным.

Тогда она попросила его пройти с ней в сад. Она показала на карниз, но крыша ему ни о чем не говорила. Еще несколько слов и жестов, и наконец его осенило, что она указывает на место, где он повесил фазана.

– Ах, я и забыл о нем! Ватаси… – но он не смог вспомнить слов и только устало пожал плечами, – вакаримасен. Нах десукидзи ка? Я понял. Так что с фазаном?

Слуги смотрели на него из дверей и окон, явно чем-то пораженные. Она опять о чем-то заговорила. Он сосредоточился, но не уловил смысла.

– Вакаримасен, Фудзико-сан. – Я не понял, Фудзико-сан. Она сделала глубокий вдох, потом неуверенно изобразила, как кто-то снимает фазана, уносит и закапывает его.

– Ах! Вакаримас, Фудзико-сан. Вакаримас! Это зашло так далеко? – спросил он. Поскольку он не знал японского слова, он зажал нос и изобразил зловоние.

– Хай, хай, Анджин-сан. Дозо гоман насаи, гомен насаи, – с помощью рук она изобразила рой летящих мух и их жужжание.

– Ах, со дес! Вакаримас. – Ему сразу надо было извиниться, и, если бы он знал слова, он бы сказал:

– Извините за неудобство. – Вместо этого он пожал плечами, попытался унять боль в спине и пробормотал:

– Сигата га наи, – желая ускользнуть от них в блаженство ванны и массажа, единственные радости, которые делали жизнь здесь сносной.

– Дьявол с ним, – сказал он по-английски, отворачиваясь.

– Если бы я бывал здесь днем, я бы заметил. К черту его!

– Дозо, Анджин-сан?

– Сигата га най, – повторил он громче.

– Ах со дес, аригато годзиемасита.

– Таре тору дес ка? Кто убрал его?

– Ёки-я.

– Ох, этот старый пидор! – Ёки-я, садовник, добрый беззубый старик, который добрыми руками ухаживал за растениями и делал сад таким красивым. – Ие. Мотте куру Ёки-я. – Хорошо, сходи за ним.

Фудзико покачала головой. Ее лицо стало бледным, как мел.

– Ёки-я синда дес, синда дес! – прошептала она.

– Ёки-я га синдато? Дон ени? Досите? Досите синданода? – Как? Почему? Как он умер?

Она указала пальцем на то место, где был до этого фазан, и произнесла много мягких непонятных слов. Потом жестами изобразила удар меча.

– Боже мой! Вы приговорили старика к смерти из-за вонючего, Богом проклятого фазана?

Все слуги сразу же бросились в сад и упали на колени. Они все, даже дети повара, опустили голову в пыль и засохшую грязь.

– Какого черта, что здесь происходит? – неистовствовал Блэксорн.

Фудзико стоически ждала, пока не собрались все слуги, потом тоже встала на колени и поклонилась, но как самурай, а не как крестьянка:

– Гомен насаи, досо гомен на…

– Чума на твои гомен насаи! Какое право ты имела так поступить? А? – И он начал грубо ее отчитывать.

– Почему, ради Бога, ты не спросила сначала меня? А? Он старался совладать с собой, сознавая, что все его слуги знали, что он запросто может разрубить Фудзико и всех их на кусочки прямо здесь в саду за причинение ему такого беспокойства или без всякой причины вовсе и что даже сам Торанага не сможет вмешаться в его действия в своем доме. Он увидел, что один ребенок дрожит от ужаса.

– Боже мой на небесах, дай мне силы… – Он схватился за столб, чтобы успокоиться.

– Это не ваша вина, – выдохнул он, не понимая, что говорит не по-японски. – Это ее! Это твоя вина! Ты убийца, сука!

Фудзико медленно подняла глаза. Она увидела обличающий перст и ненависть на его лице и шепотом отдала команду своей служанке, Нигатсу.

Нигатсу закачала головой и начала умолять ее.

– Има!

Служанка убежала и вернулась с боевым мечом, слезы струились по ее лицу. Фудзико взяла меч и предложила его Блэксорну обеими руками. Она что-то говорила, и, хотя он не понимал всех слов, он знал, что она говорит:

– Я виновата, пожалуйста, возьми мою жизнь, потому что я огорчила тебя.

– Ие! – он схватил меч и отбросил его в сторону.

– Ты думаешь, что ты вернешь Ёки-я к жизни?

Потом он внезапно понял, что он сделал и что делает сейчас. «О, Боже мой…»

Блэксорн ушел от них. В отчаянии он направился к скале над деревней около гробницы ками, сбоку от древнего огромного кипариса и заплакал. Он плакал, потому что безвинно погиб хороший человек и потому что он знал, что это он убил его:

– Боже мой, прости меня. Я виноват – не Фудзико. Я убил его. Я приказал, чтобы никто не трогал фазана, кроме меня. Я спросил ее, все ли поняли, и она сказала, что да. Я приказал это шутя, но теперь это не имеет значения. Я отдавал приказы, зная их законы и обычаи. Старик нарушил мой глупый приказ, так что еще могла сделать Фудзико-сан? Я тоже виноват.