ним идут и наблюдают. Не потому, что боялись, что он попробует бежать. Просто потому, что у них был обычай всегда сопровождать важных гостей. В Анджиро он был важным гостем.
Временами он терпел ее присутствие. После того как Марико сказала: «Думайте о ней как о скале, седзи или стене. Ее долг – служить вам».
С Марико было по-другому.
Он был рад, что она осталась. Без нее он никогда не начал бы обучение солдат, оставленный один на один со сложностями военной стратегии. Он благодарил ее, отца Доминго, Альбана Карадока и других своих учителей.
«Я никогда не считал, что войны ведутся с хорошими намерениями», – снова думал он. Однажды, когда его корабль вез груз английской шерсти в Антверпен, испанские войска напали на город и все вышли на баррикады и дамбы. Вероломная атака была отбита, испанская пехота обстреляна и отступила. Тогда он впервые увидел Вильяма, герцога Оранского, который маневрировал полками как шашками. Атакуя, отступая в притворной панике, чтобы снова перегруппироваться, снова атакуя, паля из ружей душераздирающими, рвущими уши залпами, прорываясь через строй противников, оставляя их умирающими и вопящими. Запах крови, пороха, мочи лошадей и навоза переполнял вас, дикая фантастическая радость убийства овладевала вами и удесятеряла ваши силы.
– Боже мой, как прекрасно побеждать, – сказал он вслух, сидя в ванне.
– Что, хозяин? – окликнул его Суво.
– Ничего, – ответил он по-японски, – я не разговаривал – я думал, просто думал вслух.
– Я понимаю, хозяин. Прошу прощения.
Блэксорн позволил себе расслабиться.
Марико. Да, она была бесценной помощницей.
После той первой ночи, когда он чуть не убил себя, они ни о чем не говорили. Что было говорить?
«Я рад, что нужно так много сделать», – думал он. Времени думать у него не было, за исключением этих нескольких минут в ванне. Никогда не хватало времени, чтобы все сделать. Имея приказ сосредоточиться на подготовке и обучении, а не на своей учебе, он хотел и пытался учиться, нуждаясь в этом, чтобы выполнить обещание, данное Ябу. Времени никогда не хватало. Вечно уставший и вымотанный к ночи, мгновенно засыпающий на закате, чтобы встать на рассвете и ехать на плато. Обучая солдат все утро, он скудно питался, всегда голодный, всегда без мясного. Потом ежедневно после полудня и до ночи – иногда до очень позднего времени – с Ябу, Оми, Игураши, Нагой, Зукимото и остальными офицерами он разговаривал о войне, отвечал на вопросы о военном деле. Как вести войну, какова война у чужеземцев, и какова она у японцев. На суше и на море. Слушатели всегда что-то записывали. Много-много записывали.
Иногда с одним Ябу.
Но всегда присутствовала Марико – часть его – разговаривала с ним. И с Ябу. Марико теперь по-другому относилась к нему, он больше не был для нее чужаком.
В другие дни заново переписывались все записи, всегда с проверкой, очень дотошной, пересматривались и проверялись опять, до тех пор, пока через двенадцать дней и около ста часов подробных утомительных объяснений не получилось наставление по военному делу. Точное. И смертельное.
Смертельное для кого? Не для нас, англичан или голландцев, которые придут сюда с мирными целями и только как торговцы. Смертельное для врагов Ябу и для врагов Торанаги, для наших врагов испанцев и португальцев, когда те попытаются завоевать Японию. Как они это делали повсеместно. На всех вновь открытых территориях. Сначала приходят священники. Потом конкистадоры.
«Но не здесь, – подумал он с удовлетворением. – Эту страну уже не завоюешь, через несколько лет все, что он им рассказал и чему научил, распространится уже по всей Японии».
– Анджин-сан?
Она поклонилась ему:
– Ябу-ко ва киден но го усеки о конва хитсу тосену то осерареру, Анджин-сан.
Слова медленно проступали в его мозгу: «Господин Ябу не хочет видеть вас сегодня вечером».
– Иси-бан, – сказал он блаженно. – Домо.
– Гомен насаи, Анджин-сан. Анатава.
– Да, Марико-сан, – прервал он ее, тепло воды высасывало из него энергию. – Я знаю, мне бы надо сказать это по-другому, но я не хочу больше говорить сейчас по-японски. Не сегодня вечером. Сейчас я чувствую себя как школьник, покинувший школу на рождественские каникулы. Вы понимаете, что это первые свободные часы с тех пор, как я прибыл сюда?
– Да, да, понимаю, – криво улыбнулась она, – а вы понимаете, сеньор главный кормчий Блэксорн, что это будут первые свободные часы, которые с момента приезда сюда выпали мне?
Он засмеялся. На ней были толстый хлопчатобумажный купальный халат со свободным поясом и полотенце на голове. Каждый вечер, когда ему начинали делать массаж, она принимала ванну, иногда одна, иногда вместе с Фудзико.
– Ну вот, теперь у вас есть свободное время, – сказал он и начал вылезать из ванны.
– Ой, пожалуйста, я не хотела беспокоить вас.
– Тогда присоединяйтесь ко мне. Это замечательно.
– Благодарю вас. Я едва могу дождаться, когда можно смыть грязь и пот, – она сняла халат и села на маленькое сиденье. Слуга начал намыливать ее, Суво терпеливо ждал у массажного стола.
– Это скорее напоминает школьные каникулы, – сказала она счастливо.
Первый раз Блэксорн видел ее обнаженной в тот день, когда они купались, и был сильно поражен. Теперь ее нагота сама по себе не трогала его в физическом смысле. Живя рядом в японском доме, где стены были из бумаги, а комнаты имели многоцелевое назначение, он видел ее раздетой и полураздетой уже много раз. Он даже видел однажды, как она присела помочиться.
– Это ведь нормально, Анджин-сан? Тела естественны, различия между мужчинами и женщинами естественны, да?
– Да, только мы, э-э, просто мы воспитаны по-другому.
– Но теперь вы здесь, и наши обычаи – это и ваши обычаи.
Нормальным было мочиться или испражняться на открытом месте, если не было уборных или других отхожих мест, просто приподнимая или расстегивая кимоно, сидя на корточках или стоя, все при этом вежливо ждали, не вглядываясь, иногда загораживаясь для уединения. Почему нужно было уединяться? И тут же крестьяне собирали испражнения и смешивали с водой для удобрения своих посадок. Человеческие испражнения и моча были единственными существенными источниками удобрений в империи. Лошадей и волов было очень немного, а других животных-источников удобрений не было. Поэтому каждая частица человеческих экскрементов собиралась и продавалась по всей стране.
И после того как вы видели высокорожденных и простолюдинов, расстегивающих или задирающих одежду, стоящих или сидящих на корточках, вам немногому оставалось удивляться.
– Хорошо, – сказала она, очень удовлетворенная, – скоро вы полюбите сырую рыбу и свежие водоросли, и тогда вы действительно станете хатамото.
Служанка облила ее водой. После этого, уже чистая, Марико вошла в ванну и легла напротив него с длинным вздохом наслаждения. Маленькое распятие качалось у нее между грудей.
– Как вам это удается? – спросил он.
– Что?
– Так быстро забираться в ванну. Вода слишком горячая.
– Не знаю, Анджин-сан, но я попросила подкинуть дров и подогреть воду. Для вас Фудзико всегда проверяет воду – мы называем ее прохладной.
– Если это прохладная, то я голландский дядюшка!
– Что?
– Ничего.
От горячей воды их клонило в сон, и они лежали, развалясь, в ленивых позах, не произнося ни слова.
Потом она спросила: – Чем бы вы хотели заняться сегодня вечером, Анджин-сан?
– Если бы мы были в Лондоне… – Блэксорн остановился. «Мне бы не следовало думать о них, – сказал
