Антоний в качестве консула также был одним из зрителей священного бега. Антоний вышел на форум и, когда толпа расступилась перед ним, протянул Цезарю корону, обвитую лавровым венком. В народе, как было заранее подготовлено, раздались жидкие рукоплескания. Когда же Цезарь отверг корону, весь народ зааплодировал. После того как Антоний вторично поднес корону, опять раздались недружные хлопки. При вторичном отказе Цезаря вновь рукоплескали все.
Цезарь понял, что затея провалилась, и приказал отнести корону на Капитолий.
Что ж, диктатор получил отпор граждан в лобовой атаке и теперь подкрадывался с другой стороны: в Риме упорно распространялся слух, что таинственные Сивиллины книги предсказывают: парфяне будут побеждены римлянами только тогда, когда их будет вести в бой царь.
Он не терял надежду, что римляне когда — нибудь благожелательно воспримут царскую диадему на его голове. Цезарь всегда достигал желаемого; осталось лишь загадкой, каким бы способом гениальный человек решил и этот исторический вопрос. Ему просто не хватило времени…
Вместе с тем Цезарь достиг такого уровня, что перестал мыслить разумно. Точно так же непрерывная жажда славы, почестей, мирового господства преследовала Александра Македонского и будет преследовать Наполеона — до тех пор, пока обычная человеческая смерть не напомнит этим сверхчеловекам, что они не боги. Как они похожи! В этом отношении интересны сведения Плутарха.
Многочисленные успехи не были для деятельной натуры Цезаря основанием спокойно пользоваться плодами своих трудов. Напротив, как бы воспламеняя и подстрекая его, они порождали планы еще более великих предприятий в будущем и стремление к новой славе, как будто достигнутая его не удовлетворяла. Это было некое соревнование с самим собой, словно с соперником, и стремление будущими подвигами превзойти совершенные ранее. Он готовился к войне с парфянами, а после покорения их имел намерение, пройдя через Гирканию вдоль Каспийского моря и Кавказа, обойти Понт и вторгнуться в Скифию, затем напасть на соседние с Германией страны и на Германию, затем возвратиться в Италию через Галлию, сомкнув круг римских владений так, чтобы со всех сторон империя граничила с Океаном.
Как и любой диктатор, Цезарь стремился оставить память о себе в грандиозных строительных проектах. Среди них: рытье канала через коринфский перешеек, осушение болот с целью предоставить землю десяткам тысяч граждан, возведение плотины в море вблизи Рима и даже изменение русла Тибра, чтобы заставить его впадать в море в совершенно другом месте.
Всем планам Цезаря не суждено было воплотиться в жизнь.
Предчувствия
Как истинно великий человек, Цезарь читал мысли и намерения окружавших его людей, предчувствовал свою судьбу и даже знал имена тех, кто попытается укоротить его жизнь.
В заговоре против диктатора участвовало более 60 человек, и, естественно, такое мероприятие не могло остаться в тайне. Доносы следовали один за другим, но Цезарь не обращал на них должного внимания: окруженный раболепствующими завистливыми льстецами, он приучился соответственно ценить их мнение и слова. Лжи вокруг него было столько, что даже Цезарю было сложно отделить зерна от плевел.
Однажды ему донесли на Марка Юния Брута. Прикоснувшись рукой к своему телу, Цезарь ответил доносчику:
— Брут повременит еще с этим телом!
Диктатор надеялся: Брут благодарен ему за то, что остался жив после битвы при Фарсале и получил высокую государственную должность. Но вскоре Цезарь не будет столь уверен в своем любимце.
Плутарх пишет:
В другой раз, получив донос о том, что Антоний и Долабелла замышляют мятеж, он сказал, намекая на Кассия и Брута:
— Я не особенно боюсь этих длинноволосых толстяков, а скорее — бледных и тощих.
Один гадатель предсказал Цезарю, что в мартовские иды (15 марта) ему следует остерегаться большой опасности.
Накануне предсказанного дня Цезарь обедал в обществе знатных римлян. Речь зашла о том, какой род смерти лучший. Цезарь произнес раньше всех:
— Неожиданный!
Едва ли собственная смерть для него стала неожиданностью: недобрые предчувствия упорно преследовали диктатора.
Плутарх описывает последнюю ночь Цезаря:
Когда Цезарь лег спать вместе с женой, все двери и окна в его спальне разом растворились. Разбуженный шумом и ярким светом луны, Цезарь увидел, что Кальпурния рыдает во сне, издавая неясные, нечленораздельные звуки. Ей привиделось, что она держит в объятиях убитого мужа. С наступлением дня она стала просить Цезаря, если возможно, не выходить и отложить заседание сената; если же он совсем не обращает внимания на ее сны, то хотя бы посредством других предзнаменований и жертвоприношений пусть разузнает будущее. Тут, по — видимому, и в душу Цезаря вкрались опасения и тревога, ибо раньше он никогда не замечал у Кальпурнии суеверного страха, столь свойственного женской природе, теперь же он увидел ее сильно взволнованной.
На 15 марта было назначено заседание сената, и Цезарь, согласно традиции, совершил перед этим жертвоприношение. Оно было крайне неблагоприятным, как утверждал Аппиан.
…Первое животное оказалось без сердца, а, как другие говорят, внутренности его были лишены головки. И прорицатель ответил, что это признак смерти. Цезарь сказал смеясь, что нечто подобное с ним случилось в Испании во время войн с Помпеем. На это прорицатель произнес, что Цезарь и тогда был в большой опасности и что теперь примета еще более показательна для смерти. Цезарь тогда приказал совершить новое жертвоприношение.
Оно не дало даже намека на благоприятный исход будущего заседания сената. Диктатор не был суеверным человеком, но, как у всякого гения, у него была сильно развита интуиция. Цезарь решил послать Антония, чтобы распустить сенат, но не успел.
В это время к нему явился обеспокоенный Децим Брут — двоюродный брат Марка Брута. Посланник заговорщиков знал, чем можно усыпить бдительность Цезаря и как его привести в то место, где ждали предательские кинжалы.
Плутарх пишет:
Он начал высмеивать гадателей, говоря, что Цезарь навлечет на себя обвинения и упреки в недоброжелательстве со стороны сенаторов, так как создается впечатление, что он издевается над сенатом. Действительно, продолжал он, сенат собрался по предложению Цезаря, и все готовы постановить,
