выпрямился и принялся просматривать каждую по очереди, поддерживая стопку снизу одной рукой; проверив с обеих сторон корочки, ронял очередную тетрадь обратно в чемодан.

Нужная запись оказалась в седьмой по счёту тетради, на тыльной корке. Нацарапанный карандашом адрес был наполовину стёрт и смазан, но его всё еще можно было разобрать. Он швырнул две оказавшиеся в остатке тетради в чемодан и повернулся, открыв, было, рот, чтоб торжествующе позвать Эллен.

Однако не сделал этого. Ликующее выражение на секунду застыло на его лице, как у актёра в стоп- кадре, а затем, дрогнув, сползло куда-то прочь, точно так же, как пласт снега сползает, дрогнув, со ската крыши.

Дверь встроенного шкафа была открыта, и мужчина в плаще стоял внутри. Это был блондин высокого роста, и внушительных размеров пушка отягощала его обтянутую перчаткой правую руку.

Он обливался потом. Хотя и не холодным потом – здоровым горячим потом человека, оказавшегося во влагонепроницаемом, герметичном, как водолазный костюм, плаще в потогонной душегубке стенного шкафа. Руки потели тоже; на них были надеты коричневые кожаные перчатки, внутри с ворсом, плотно обтягивающие запястья, отчего ещё лучше удерживали в себе жару; руки потели так сильно, что ворс подкладки насквозь промок и слипался.

Но револьвер (казавшийся сейчас невесомым продолжением тела, после того, как целый вечер оттягивал карман) неподвижно смотрел вперёд; в воздухе пунктиром просматривалась траектория ещё не выпущенной из ствола пули. Пункт A: мушка, непоколебимая, как скала; пункт B: сердце под лацканом дрянного по виду пиджачишки, возможно, купленного в Айове. Он глянул на свой кольт 45-го калибра, словно хотел удостовериться, что вороненая сталь револьвера не превратилась в пустоту – таким он стал лёгким, и шагнул из шкафа вперёд на пол комнаты, на фут сократив длину пунктирного отрезка AB.

Ну, скажи хоть что-нибудь, подумал он, наслаждаясь удивлением этого тугодума мистера Дуайта Пауэлла. Говори же. Умоляй. Наверно, не может. Похоже, выговорился до конца – как бы это сказать? – во время той логореи, что приключилась с ним в коктейль-баре. Неплохо замечено.

– Спорим, ты не знаешь, что означает «логорея», – сказал он, чувствуя себя хозяином положения – с пушкою в руке.

Пауэлл уставился на револьвер.

– Ты тот… что был с Дороти, – вымолвил он.

– Это означает то, что случилось с тобой. Словесный понос. Слова, льющиеся без остановки. Я думал, у меня уши завянут, когда сидел в коктейль-баре. – Он улыбнулся, довольный тем, как у Пауэлла от этого известия расширились глаза. – Я в ответе за смерть бедняжки Дороти, – передразнил он. – Какая жалость. Какая, в самом деле, жалость. – Он шагнул ближе. – Тетрадь, por favor,[14] – произнёс он, протягивая вперёд левую руку. – И без глупостей.

Снизу донеслись звуки танцевальной музыки.

Он забрал тетрадь у Пауэлла, отступил на шаг и, прижав её к себе, сложил вдвое, вдоль, так что хрустнула обложка; не спуская с Пауэлла глаз и револьвера.

– Мне ужасно жаль, что ты это нашёл. Я стоял здесь в надежде, что у тебя это не получится. – Он сунул сложенную тетрадку во внутренний карман пиджака.

– Ты в самом деле убил её, – сказал Пауэлл.

– Давай потише. – Он покачал предостерегающе оружием. – Мы же не хотим побеспокоить девушку- детектива, так ведь? – Его начало выводить из себя слишком уж безучастное поведение этого мистера Дуайта Пауэлла. Может, он был чересчур тупым, чтобы хоть что-нибудь понять… – Ты, может, и не понимаешь, но учти, что это настоящий револьвер, и он заряжен.

Пауэлл ничего не ответил. Он всё так же глядел на револьвер, уже не глазел, а именно глядел, с несколько брезгливым интересом, как если бы это была первая в этом году божья коровка.

– Послушай, я ведь собираюсь убить тебя.

Пауэлл продолжал молчать.

– Ты такой выдающийся аналитик своего «я», так скажи мне, что чувствуешь сейчас? У тебя, наверняка, коленки трясутся, так ведь? Весь в холодном поту?

– Она думала, что впереди её ожидает замужество, – сказал Пауэлл.

– Забудь про неё! Тебе надо беспокоиться о себе самом. – Почему он не трясётся? У него что, не хватает мозгов?..

– Зачем ты убил её? – Пауэлл наконец-то оторвал взгляд от наведённого на него револьвера. – Если ты не хотел на ней жениться, ты мог бы просто оставить её. Это было бы лучше, чем убивать её.

– Да заткнёшься ты! Чего тебя на ней заклинило? Ты что, думаешь, я блефую? Так? Думаешь…

Пауэлл прыгнул вперёд.

Но он не преодолел и шести дюймов, как прогремел выстрел; пунктирная линия AB стала реальной траекторией вырвавшегося из ствола свинца.

Эллен стояла на кухне, глядя через стекло окна на улицу и слушая затихающую заставку передачи Гордона Ганта, когда до неё неожиданно дошло, что приятному сквознячку здесь просто неоткуда взяться, раз окно закрыто.

Какая-то ниша была отделена занавеской в заднем углу кухни. Эллен подошла ближе и увидела, что это запасной выход на улицу. Часть стеклянной панели двери, рядом с ручкой, была выбита ударом извне, осколки валялись на полу. Знает ли об этом Дуайт, подумала она. Надо полагать, он бы подмёл…

В этот момент она услышала выстрел. От него содрогнулся весь дом, и тут же, еще не успело затихнуть эхо, подпрыгнула лампа под потолком, как если бы наверху что-то упало. Затем наступила тишина.

Диктор по радио объявил:

– Начало боя курантов соответствует наступлению десяти часов вечера по центральному стандартному времени. – И ударили куранты.

– Дуайт? – позвала Эллен.

Никто не ответил.

Она прошла в столовую и крикнула громче:

– Дуайт?

В гостиной она нерешительно приблизилась к лестнице. Сверху не доносилось ни звука. В этот раз от неожиданного предчувствия у неё пересохло в горле:

– Дуайт?

Какое-то время по-прежнему было тихо. Затем послышался голос:

– Всё в порядке, Эллен. Поднимайся.

С колотящимся в груди сердцем она взбежала по ступенькам.

– Здесь, – окликнул её тот же голос откуда-то справа. Она повернулась у стойки перил и метнулась к дверному проёму, за которым ярко горел свет.

Первым, что она увидела, был Пауэлл, лежавший на спине посреди комнаты, с недвижно раскинутыми в стороны руками и ногами. Пиджак был распахнут у него на груди. Кровавый цветок топорщился на его белой рубашке, разрастаясь из черной скважины прямо напротив сердца.

Чтобы не упасть, она ухватилась за косяк двери. Затем подняла глаза на человека, стоявшего рядом с Пауэллом, человека с револьвером в руке.

Она уставилась на него широко распахнутыми глазами, с окаменевшим от изумления лицом, не в силах вымолвить и слова.

Он уже не держал оружие наизготовку, а как бы взвешивал его на ладони своей затянутой в перчатку руки.

– Я ждал в шкафу, – угадав её незаданный вопрос, сказал он, глядя ей прямо в глаза. – Он открыл чемодан и достал оттуда вот эту пушку. Он собирался тебя убить. Я прыгнул на него. Револьвер