на себя свернул…
— А я считаю ваш опыт подвигом, да, да, настоящим. Вы просто недоучли кое-какие технические детали.
Забыли, например, попросить своего товарища-вертолетчика перед отлетом назад приковать вас к печке железной цепью. А для подстраховки еще оторвать руки, ноги, а главное, голову — чтобы переждать невменяемость…
— Так что ж, по вашему, мне в психушку надо было добровольно укладываться? Серьезно, а, доктор?..
— При такой сильной, девяти-десятибалльной, по моей шкале, сцепке с Агентом Зависимости нужно было, во-первых, предварительно потренироваться месяца три-четыре в постепенном снижении доз и ограниченных во времени недлительных воздержаниях.
А во-вторых — после консультации с медиком-психотерапевтом, хорошо знающим лекарственную психофармакологию — захватить с собой надежный запас антидепрессантов и транквилизаторов, проверенно помогающих именно вам. С продуманной заранее схемой приема и графиком плавного сбавления доз — так, чтобы одна зависимость не просто заменилась другой, хрен редьки не слаще, — а чтобы лекарственная зависимость послужила лишь временным перекатным буфером — мостиком к освобождению…
— В этой буферной зависимости — «перекатной» тоже интересное слово — и заключена сущность общения человека с врачом?
— И с лекарством, и с врачом, и с психологом. И с учителем, и с начальством. И с родителем, и с ребенком…
— С родителем и с ребенком?!..
— Я имею в виду функциональные роли, в которых мы все друг от друга так или иначе зависим. Смысл же истинно ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ отношений — взаимное освобождение. Об этом еще в свой черед…
Рассказывает потомственный мастер-кузнец Иван Николаевич Мельников, доживший в добром здравии и жизнерадостности до 99 лет (по моей давней записи):…Я вишь как вижу — если порок, привык вредный, значит, образуется только, в зародке еще его отшибить можно, отвадить наказанием резким, и чтоб понятно было щенку, что как пить дать и завсегда накажут… А если уже присобачился, пристрастился, — хоть наказывай, хоть казни — толку нет: хуже изгадится, изощрится, обманывать-врать-воровать пойдет…
Туг вишь как — либо отрезать, как пуп, и пусть катится по своей дорожке — либо по-хитрому от наоборота идти. Подначить — до ручки чтобы дошел, привык чтобы сам его наказал, как от наковальни обратный улар — во как!.. Меня-то, вишь, как батяня от курева отучал, пятнадцатилетка: поймал первый раз с папироской — связал, ремнем выдрал как Сидорова козла, сидеть на заднице дня четыре не мог. Да задница-то непонятливой оказалась, потому как пристрял уже к табаку-то. Приятели все однолетки туда же — а я что ж, других хуже? — думаю себе, и еще пуще, тайком…
Второй раз поймал с пачкой крепких турецких, деньги на них я хитростью выманил, помню… Ну, думаю, все, поминай как звали, батяня у меня был суров… А он в угол кузницы сажает меня — и смотрит долго в глаза, молчит… Потом смирно спрашивает спокойно: «У тебя пачка эта одна или есть еще?»
«Еще, — честно ему признаюсь, — две припасены». — «Где?» — «Под лестницей на чердаке». — «Ну неси сюда. Вместе покурим. Неси все что есть. Будем курить». — Я изумился: батяня мой только к вину тяготение питал — в зимние месяцы в запой ударялся, но к куреву имел отвращение — дядю-дымилу, так звал свояка, с самокруткой и к дому близко не подпускал…
А тут вдруг вишь как. Несу…
Он — строго мне: «Ну садись, начинай. Закуривай первую». И огня мне — из горна, из калильни прямо…
Я чувствую себя неудобно, поджилки дрожат, курить при батяне страшно…
«А ты, бать?» — вынимаю папироску ему. «А я подожду, пока ты накуришься. Все три пачки выдымишь, мне напоследок дашь затянуться. Я некурящий, мне привыкать… И твоим дымом сыт буду… Дыми, все подряд дыми. И чтоб без продыху у меня, понял?»
Тут я догадываюсь, что мучить он меня собирается, «учить куревом. «Бать, — говорю, — я уже не хочу курить. Я больше не буду. Я брошу». — «Брешь. Меня не обманешь больше, а сам себе врешь напрасно. Дыми.
Ну-у?!..» И ремень сымает…
Одну выкурил. Батя: «Вторую давай». За второй третью, четвертую… На полпачке голова задурнела, в глазах рябь пошла, дрожь в ноги бросилась… А батяня не отступает: «Кури!..» Пачка кончилась — вторую!
Кашель уже как из колодца, себя не чую, давлюсь.
К концу второй пачки вывернуло наизнанку — а батяня ремнем меня обиходил и в блевотину носом ткнул:
«Продолжай! Ешь табак свой до скончания жизни!
Курить нравится, да? Удовольствие получаешь? Ну получай. Ну!! Дыми!!!»
Как сознание потерял, не понял…
Но помню точно: еще недели две животом болел и башкой, и задницей, всем чем можно… К куреву с того раза не то что не прикасался — и помянуть не мог без тошнотины, а от дыма чужого просто страшенный зверь и сейчас делаюсь, вишь как…
Спасибо потом батяне сто раз говорил, и при жизни его и после… Старшого своего я, лет уж двадцать пять миновало, таким же хитростным кандыбобером от пьянки отвадил. Заставил пить до потери сознательности при мне. Отрубался — а я его подымал, растирал, бил-лупил и опять вливал, не угробил чуть, зато сразу вылечил, на все время жизни…
Я ему еще и ружье купил на долги, отдавал трудно потом… А купил, чтобы охотой его заморочить, чтобы порока место занять, значит, этой страстью. Я вишь, как вижу — у человека душа пустовать не может, она как земля: не огород растет, так сорняк…
По следам ритуалов
Я курила 20 лет по полторы пачки в день. И несчитанно — в компании с выпивкой или при интенсивной умственной работе. Мои друзья не могли представить меня без сигареты… Но однажды, лет 10 назад, я решила бросить. Следовала такому пути.
НЕ ЗАСТАВЛЯЮ СЕБЯ. Хочу — могу и закурить, но только тогда, когда действительно захочу. То есть не утром (потому что это первая утренняя сигарета), не после чашки кофе (потому что после кофе — нет ничего лучше сигареты), не в перерыве между делами…
МЕНЯЮ РИТУАЛЫ. Все поводы для курения, которые я назвала выше, как раз и есть ритуальные, и таких еще было у меня много. Моей задачей стал уход ото всех видов ритуальных сигарет. Я старалась сбить ритм, заменить сигарету на какое-нибудь яблоко и т. д.
ИДУ НА ОГРАНИЧЕНИЕ ДОЗЫ. Через три недели я уговорила себя курить по 5 сигарет в день с условием, что если я захочу больше, то пожалуйста. Но именно благодаря саморазрешению мне больше уже
