Девять лет назад она вышла замуж… за красавца с наглющими глазами. Он пьянствовал, мучил ее, изменял… Она прожила с ним три года и развелась. Через год после этого она вышла замуж за военного и прожила с ним четыре года. Это очень хороший человек, любит ее, у них родилась дочь. На этот раз изменила она. Почему так получилось – она не знает, так получилось. Человек, с которым она изменила, прошел мимолетной тенью в их жизни, она его даже не вспоминает. Муж простил ее и хотел, чтобы она вернулась. А она не вернется.

– Ему даже легче, – говорит она, – он не один, у него наша дочка…

Она тоскует по девочке, но к нему не вернется. Почему? Кто может это объяснить? Разве сама Сирье…

И как это получается? Почему любовь непостоянна? Есть пары, которые, прожив в согласии многие годы, расходятся. Возможно, за долгие годы они надоели друг другу? Есть же пары, которые, прожив лишь несколько месяцев, расходятся. Возможно, они недостаточно любили? Возможно многое. Можно даже полюбить бродягу, с которым в один несчастный день расправится правосудие…

Сирье бросила курить, она сказала:

– Даю слово!

Я знаю, она не бросает слов на ветер. Она просила меня дать слово, что я больше никогда не буду пить – «ни капельки», и я тоже не бросаю слов на ветер. Потому и не мог дать ей этого слова.

Нет, не годится приличному волку подходить к людям слишком близко: если не убьют – приручат, заставят ходить на задних лапках, и станешь какой-то помесью дворняжки с кошкой: хвостиком ложись сюда, морду поверни туда, лапки держи не так, а на овечек уж и не поглядывай… Нет, мы не поссорились. Но нет мне от нее покоя. Все учит, наставляет, а чуть что не так – в слезы. Беда с ней. С одной стороны, понимаю – любит она меня и хочет, чтобы я был таким, как все, или таким, каким она меня хочет видеть. С другой стороны – никто еще мною не командовал, непривычно мне это. О каждом шаге нужно перед ней отчитываться, и непременно чтобы правду говорил. Только не могу же я ей все говорить. Что же тогда получится: скажу ей, так и так, ограбил такого-то, там-то и в такое-то время… Ерунда получается! Значит, надо лгать. Но ведь я ее люблю, и мне совсем не хочется говорить ей неправду.

Странно все. Как-то невероятно даже, что я люблю женщину, которая принадлежит только мне и поэтому имеет право потребовать от меня повиновения. А разве это так просто? Казалось, всегда видеть ее, быть с ней и днем и ночью – мечта. Но мечта сбылась, и откуда-то появились тысячи мелочей, к которым ты не привык, они тяготят. Она каждый день со мной советуется, что готовить на обед, на ужин… «Что ты будешь есть?» – спрашивает. А мне-то все равно. Я ведь ем все подряд, подавай хоть гвозди. Да и неудобно: денег от меня, по известным причинам, она не берет, и, следовательно, когда я с ней, она меня кормит. А она не понимает, что неудобно, обижается. Ко всему прочему она очень образованная, много знает, и мне иногда трудно с ней разговаривать. Она говорит о своей работе, но я в этом ничего не смыслю, разные непонятные слова о непонятных ученых делах, о незнакомых людях. Мне нечем с ней поделиться, кроме общих впечатлений о повседневных событиях. И получается, что у нас вроде разные интересы.

Брак по-эстонски звучит так: абиэлу. Это слово состоит из двух слов: аби – помощь и элу – жизнь, в сочетании – жизнь во взаимопомощи. Это прекрасно, это, по-моему, самое точное определение супружеской жизни. Любовь соединяет людей для того, чтобы они жили и помогали друг другу во всем: физически, морально, материально. Находясь рядом с любимым человеком, ты должен следить, чтобы не обременять его своим существованием. Когда же один становится в тягость другому, значит, он в чем-то другому не помогает, и если он этого не поймет, неминуемо следует разрыв или же люди существуют нудно и надрывно. И все-таки нелегко приличному волку цивилизоваться, надо вертеться сюда, туда и соображать, много соображать, чтобы знать, куда и как повернуться хвостиком, как держать лапки.

Хотел принести ей цветы и полез в какой-то сад, где увидел изумительные ярко-красные розы. Попался садовнику или хозяину. Оказался здоровенный верзила, дал мне по морде. Я стерпел, чтобы не поднимать шума, даже извинился, но он не извинил, наоборот, еще дал по морде и розы отнял.

Есть у Сирье подружка, ее зовут Астрид Сипельгас («сипельгас» по-эстонски муравей). Астрид замужем, муж ее агроном. Живут супруги Сипельгас в деревне, недалеко от Таллина, близко к морю. Вот сюда мы с Сирье и приехали, чтобы, так сказать, культурно отдохнуть. В нашем распоряжении три недели – отпуск Сирье. Живем на хуторе, пьем молоко, загораем, бегаем, плаваем. Вернее, плаваю я один, потому что Сирье умеет плавать только по-собачьи и то больше пяти метров на воде не продержится. Она ужасно боится утонуть. Как-то я ее взял и понес на глубину. Она страшно закричала, а когда я ее вынес обратно на берег, жалобно заплакала. Еще она боится коров… Вчера я целый день бродил по лесу, а вечером, когда вернулся домой, увидел: Сирье бегает по двору, а за ней гоняется хозяйская корова. Вообще-то корова явно полагала, что не она гонится за Сирье, а эта со стеклянными глазами женщина (Сирье была в очках) гонится за ней, искала места, куда бы скрыться. Сирье же не сомневалась, что корова гонится за нею, и так они метались по двору из угла в угол.

– Ну, чего стоишь! Помоги же мне загнать эту скотину! – закричала Сирье, увидев меня, совершая при этом отчаянный прыжок от коровьего хвоста.

Из них обеих Сирье приходилось хуже, потому что она боялась коровы и спереди и сзади: впереди у коровы рога, а задними ногами она лягается.

Корова между тем открыла рогами калитку и пустилась, задрав хвост, по грядкам всякой культурной растительности, за нею я и Сирье. Наконец нашими усилиями бедное благородное животное было водворено в сарай, откуда я, привязав корову, вышел гордым шагом победившего тореадора… Запыхавшаяся Сирье рассказала мне, что наша хозяйка ушла к своим родственникам и попросила ее загнать корову. Ну вот, а получилось-то что?!

Мы с Сирье шли мимо православного собора и увидели толпу, которая, толкаясь, впихивалась внутрь. Решили зайти в храм божий. Взявшись за руки, изображая на лицах смирение, влезли в гущу бородатых стариков и морщинистых, повязанных платками старух. Еле протолкались. Неподалеку шла какая-то дискуссия на неизвестную мне религиозную тему. Лысый старик с хищным носом что-то толковал о происхождении сатаны и его взаимоотношениях с господом богом. Одна старушенция и другой старик возражали ему. Спор был горючий, в ход пускались весьма мирские термины.

Должен сказать, люблю изредка в ночное время заглядывать к представителям господа. Народ они не бедный и хлеб насущный зарабатывают не очень уж в поте лица. Я бы сказал: живут хорошо на этом свете, а на том… они-то уж попадут прямо в рай. Мне же, грешному рабу желудка моего, презренному члену братства нарушителей всех видов порядка, мне на том свете гореть в огне адском, поэтому пользуюсь на этом чем могу. Все равно нехорошо.

Случайно обернувшись, я увидел, что Сирье быстро-быстро крестится. Она искоса взглянула на меня, но я сделал вид, что ничего не заметил. Бедненькая… И черного кота боится, и пустых ведер, и если я ненароком ключи от квартиры брошу на стол – будет мне за это: она убеждена, что это плохой признак,