Томас решительно подошел к бару и хлобыстнул «Мартеля» прямо из горла.

— Ты кто? — вернувшись к столу, без обиняков спросил он.

— Я? — удивился Муха. — Как — кто? Твой охранник.

— Нет. Вообще. Ты откуда? Вы все — откуда? У тебя был такой вид, будто ты пришел... Не знаю. С того света. Не сейчас пришел, а как будто там был.

— Ну, мало ли где приходилось бывать.

— И как там?

— Где?

— На том свете. Правда, что там райские кущи?

— Райские кущи? — переспросил Муха. — Что-то не помню. Нет, райских кущей не видел. Мы, наверное, бывали не в той части того света.

— А если бы он выстрелил?

— Кто?

— Краб!

— Успокойся, Фитиль, — примирительно проговорил Муха. — Чтобы выстрелить в человека, мало иметь пистолет и уметь нажимать на курок. Пистолет — это не оружие. Это всего-навсего инструмент.

— А что оружие?

— Фитиль! Ты как будто вчера родился. Марксистско-ленинская идеология!

— По-моему, ты надо мной издеваешься, — заключил Томас. — Ты сказал, что из меня получится классный политик. Ты в самом деле так думаешь?

— Ну да. Только тебе нужно правильно выбрать страну и время.

В прихожей стукнула входная дверь. Томас насторожился.

— Все в порядке, свои, — успокоил его Муха.

Томас посмотрел на него со священным ужасом.

— Все понимаю, телепатия, — негромко сказал он.

— При чем тут телепатия? — удивился Муха. — Ключи есть только у наших.

Вошел Сергей Пастухов, которого и Артист, и Муха признавали за старшего, хотя ни в его внешности, ни в манере поведения не было ничего особенного. Его темные волосы поблескивали от воды.

— Снег? — спросил Муха.

— Дождь. Слегка моросит. У гостиницы полно скинхедов. Появились пикетчики с плакатами «Да здравствует СССР» и «Но пассаран». Как бы не передрались. На всякий случай «линкольн» я оставил у служебного входа. Что у вас?

— Был Краб.

— Знаю.

— Зачем — знаешь?

— Догадываюсь.

— Уехал советоваться к Янсену, обещал позвонить.

— Обязательно позвонит.

— Что у тебя?

— Все в норме.

— Артист?

— На месте.

— Есть новости?

— Есть.

— Какие?

— Странные.

Из всего этого разговора, быстрого, как пинг-понг, в сознании Томаса отложилась лишь фраза Пастухова о том, что Краб обязательно позвонит. И произнесено это было так, будто Пастухов знает, о чем будет этот звонок. И хотя не было сказано ничего больше, Томас вдруг ощутил тот прилив энергии, тот волнующий кровь кураж, который всегда предшествовал удачной комбинации. А комбинация вырисовывалась редкого изящества. Такие комбинации Томас всегда любил. У русских про это есть хорошая поговорка: «На елку влезть и жопу не ободрать». Есть и другая, более точная. Про рыбку съесть. Но она неприличная.

Краб позвонил через сорок минут. А еще через полчаса приехали два его охранника и молча вручили Томасу сверток в коричневой оберточной бумаге.

В нем было пятьдесят тысяч долларов.

Есть люди, которые при виде денег теряют голову почти в буквальном смысле слова. Цепенеют. Утрачивают всякую способность контролировать себя. Знакомый банкир рассказывал мне, что есть даже специальный тест, которым проверяют кассиров перед тем, как взять на работу. Как бы случайно заводят человека в хранилище и наблюдают за его реакцией. И если у него самопроизвольно расширяются глаза и его кидает в жар и в холод, работа с наличными деньгами ему противопоказана. Понятно, что такую реакцию может вызвать только вид больших денег. Или очень больших. Потому что вид маленьких денег, особенно в собственном бумажнике, не может вызвать ничего, кроме изжоги и желания совершить какое- нибудь социальное преобразование.

Пятьдесят тысяч долларов были для Томаса очень большими деньгами. Но он не выказал никакого противоестественного возбуждения. В присутствии охранников вскрыл одну из пяти пачек в банковских бандеролях, внимательно осмотрел новенькие стодолларовые купюры, прощупал, глянул на свет, потом изучил бандероли на остальных четырех пачках, пролистнул их с угла и только после этого отпустил охранников. Но по-прежнему остался деловитым и сосредоточенным. Даже стопаря не врезал, что было бы вполне естественно. Он сдвинул пачки банкнот на край стола и занялся плотной коричневой бумагой, в которую были завернуты бабки.

Лист был большой, во весь стол. Томас сложил его пополам, аккуратно разорвал по сгибу и в одну половину завернул пачки, уложив их не стопкой, а в ряд. Получился длинный узкий пакет. Чем-то он Томасу не понравился. Он сложил пачки попарно одна на одну, а пятую рядом. Теперь пакет стал толще, но короче. Он выглядел так, будто в нем среднего формата книга. Это устроило Томаса. Вторую половину листа он сложил в размер книги и все это засунул в черный полиэтиленовый пакет, который принес из спальни.

Мы с Мухой с интересом наблюдали за его манипуляциями, но вопросов не задавали, потому что спрашивать человека, что он собирается делать со своими деньгами, так же неприлично, как вторгаться в его интимную жизнь.

Покончив с пакетами, Томас засел за телефон и минут двадцать названивал по разным номерам. Говорил он по-эстонски. Это мне не понравилось, но просить его перейти на русский язык означало обнаружить наш пристальный интерес к его делам и тем самым разрушить образ крутой и профессионально туповатой охраны, который мы старались создать. Я рассудил, что о содержании разговоров мы узнаем пост-фактум, и оказался прав.

— Сейчас поедем к господину Мюйру, — сообщил Томас. — Он ждет. Но сначала заедем в два места.

Памятуя, что гостиная прослушивалась как минимум пятью «жучками», обнаруженными Мухой с помощью сканера, переданного нам Доком в сумке «Puma» вместе с мобильными телефонами и другой техникой, Муха в не слишком парламентских выражениях высказал сомнения в целесообразности переться куда-то на ночь глядя.

— Во-первых, до ночи еще далеко, — возразил Томас. — Во-вторых, вы меня охраняете или вы меня сторожите? Разве я под домашним арестом?

— Нет, — вынужден был признать Муха.

— Тогда поехали. Можете, конечно, остаться, съезжу один. Спускайтесь в ресторан, закажите ужин, потанцуйте с девушками. Часа через полтора я к вам присоединюсь.

Муха выразил бурное согласие и даже брякнул:

— Девушки — это моя страсть!

Но я заявил, что профессиональная добросовестность не позволяет нам принять это великодушное