отцом. Огюстина осталась незамужней и зарабатывала на жизнь подённой работой в одной религиозной общине Амьена. Сейчас ей было около шестидесяти, и проживала она как будто по-прежнему в Амьене; у Лорана даже имелся её адрес. Младшую сестру звали Мари Анна; она жила в деревне Серизи-Гайи, где и вышла замуж. О ней Лоран почти ничего не знал, слышал только, что она жива и проживает на прежнем месте.

Он решил сначала обратиться к Огюстине. Завязалась переписка. Огюстина обладала хорошей памятью, и вскоре Лоран узнал многое из того, что его интересовало. Через Огюстину он связался и с Мари Анной, которая кое в чём дополнила сведения, сообщённые старшей сестрой. Теперь наконец он представлял себе всё или, во всяком случае, почти всё.

Да, Эмиль лгал, бессовестно лгал, выдавая желаемое за действительное.

С отцом Бабёфа всё обстояло совершенно иначе.

Клод Бабёф, по прозвищу Шип (достаточно яркому, чтобы представить его характер), был сыном бедных крестьян; получив отцовское наследство, проел его в несколько месяцев. Правда, в то время он уже имел семью. А в ранние годы, чтобы не умереть с голоду, он завербовался в королевские солдаты и служил в кавалерийском полку. Он действительно дезертировал, но вовсе не из желания угодить религиозной общине (к религии, по-видимому, на всех этапах своей жизни он оставался равнодушным), а из любви к бродячей жизни, да ещё в надежде улучшить на чужбине своё благосостояние. Огюстина вспоминала, что потом он без конца рассказывал детям о своих скитаниях по Европе, сопровождаемых многочисленными приключениями, но в этих рассказах никогда ни слова не было ни о чине майора, ни об австрийской императорской фамилии. Не найдя богатства и счастья на чужбине, Клод в конце концов, использовав правительственный декрет об амнистии, решил возвратиться на родину. Здесь он не поправил своих дел. Его жена, Катрин Ансере, была такой же беднячкой, как и он, и, кроме выводка детей, ничем порадовать мужа не смогла. Хотя в особенно тяжёлые годы Катрин даже зарабатывала, становясь кормилицей для детей из парижского приюта. Это была невзрачная, тихая и скромная женщина, боявшаяся как огня своего лихого супруга и противившаяся ему в одном лишь случае — когда он чинил физическую расправу над детьми. Впрочем, — Огюстина это хорошо помнила — Франсуа Ноэль, как только подрос, и сам вступал в единоборство с родителем, ставя его иной раз буквально в тупик.

Клод действительно был малограмотным и едва мог подписать свою фамилию, которую он долгое время писал как «Бабю», видимо желая скрыть от соседей свое прошлое. Его круг знакомств ограничивался самыми простыми людьми: садовник, сапожник, несколько слуг и служанок, а также низший персонал откупного ведомства. Обе сестры подтвердили слова Бабёфа о том, что хлеб для семьи Клод Бабёф добывал, служа у генеральных откупщиков. Пока Бабёфы жили в Сен-Кантене (именно там родился Франсуа Ноэль), он был рядовым стражем, затем, после переезда в Невиль-ле-Брэ, стал помощником бригадира, и это несколько увеличило его жалованье, ослабив нужду, постоянную в семье. Но к старости Клод сделался особенно задиристым, не поладил с откупщиками и, когда семья осела в Серизи-Гайи, снова оказался простым служителем. В этой должности он и умер не то в 1780, не то в 1781 году. В год его смерти Франсуа Ноэль был уже самостоятельным человеком и материально помогал родителям.

Это было всё, что удалось узнать об отце и матери трибуна.

Самое странное состояло в том, что Лоран так и не смог выяснить точной даты рождения Гракха Бабёфа. Или хотя бы точного года.

Сестры знали одно: родился Франсуа Ноэль, когда семья проживала в Сен-Кантене.

Но в Сен-Кантене Бабёфы жили с 1758 по 1769 год — всего двенадцать лет. Который из этих двенадцати был годом рождения Франсуа Ноэля?

— Мы с тобой почти ровесники, — не раз говорил Лорану Бабёф.

Лоран и сам знал это. Моложе или старше его был трибун? После ряда сопоставлений Лоран решил, что моложе, подумал и написал:

Февдистом (точнее, учеником февдиста) Франсуа Ноэль стал около 1779 года, когда ему было семнадцать-восемнадцать лет.

А до этого?

До этого мальчик, затем юноша, не надеясь на отцовские уроки, сам занимался своим образованием. Вероятно, урывками.

Бабёф обладал очень красивым, каллиграфическим почерком. На расспросы Лорана он заметил как- то, что выработал почерк ещё в детстве и что отец гордился этой его особенностью. Разумеется, был и учитель. Теперь, от сестер, Лоран даже узнал имя этого учителя чистописания: его звали Луи Беден, он был певчим из церкви Сен-Маргерит в Невиль-ле-Брэ и ничего не брал за свои уроки.

Впрочем, всему этому отдавать много времени Франсуа Ноэль не мог. Потому что ещё был канал.

История с каналом выглядела весьма неясной. Робер Эмиль утверждал, что на канале работал не Франсуа Ноэль, а сам Клод; сестры это отрицали, но ничего точного сказать не могли.

Между тем Лоран располагал отрывком из одного письма, в котором сам трибун вполне ясно и недвусмысленно утверждал, что, желая «облегчить бремя крайней нищеты, удручавшей родителей», они послали его «на подённую работу на Пикардийский канал».

Судя по этому письму, он начал работать на канале в двенадцать-тринадцать лет и продолжал работать до семнадцати, то есть около четырёх-пяти лет.

Эпизод с каналом конечно же был самым интересным для историка. Собственно, не эпизод, а напряженный пятилетний труд, да ещё в детском возрасте! Не это ли стало первой практической школой будущего апостола Равенства? Не здесь ли он почерпнул первые впечатления, которые в конечном итоге привели его к мысли о полном переустройстве мира?…

Вот откуда следовало бы начать историю Гракха Бабёфа.

Обидно, что нет никаких реальных данных, ни малейших конкретных фактов об этом периоде. Но разве он, Лоран, не смог бы их воссоздать?

Разве не представляет он тяжёлого подневольного труда детей и подростков, разве не видел, и не однажды, подобного на протяжении своей жизни?

Так, может, рискнуть, попробовать?

И именно так начать повесть о Гракхе Бабёфе?

Правда, он хотел писать не повесть, а биографию; но очень ли далеки одна от другой? Ведь и биографию можно писать как повесть; достаточно вспомнить «Исповедь» Жан Жака Руссо…

Он писал и словно бы видел всё, что так легко ложилось на бумагу, словно бы сам жил той жизнью, которую вдохнул в двенадцатилетнего мальчика по имени Франсуа Ноэль…

…Мальчик совсем не восхищался живописной дорогой вдоль Соммы, ибо она казалась бесконечной, а он смертельно устал.

И потом он слишком хорошо знал, что будет дальше, каждый новый шаг приближал его голгофу…

Добрались только к вечеру.

Отец, всю дорогу молчавший, втолкнул его в какое-то грязное и тесное помещение. Там уже ожидало несколько десятков людей, кое-как разместившихся на своих мешках и сундучках с пожитками.

Когда пришел его черёд, толстый подрядчик с кирпично-красной физиономией недоуменно взглянул на Клода.

— Вы бы ещё приволокли сюда грудного ребенка,… Сколько ему? Десять или одиннадцать?

— Как можно, сударь, — засуетился отец. — Он просто малость не вышел ростом. Ему ведь уже шестнадцатый…

— Шестнадцатый? — с сомнением спросил подрядчик, ощупывая мускулы Франсуа Ноэля. — А