дворянину, претендующему на знание правил хорошего тона. Кроме того, благоволите меня извинить на столь непростительную небрежность в одежде. Концентрационные лагеря и пещеры Сарека никак не способствуют обновлению гардероба!
И верно, одет он был в старые латаные брюки и рваный жилет из красной шерсти. Поверх них он набросил нечто вроде белой полотняной мантии, перепоясанной шнурком. Странность этого нелепого и вычурного наряда подчеркивалась театральными позами Ворского и выражением показного пренебрежения на лице.
Довольный вступлением, он заложил руки за спину и принялся расхаживать взад и вперед с видом человека, которому некуда спешить и у которого есть возможность поразмыслить даже в таких серьезных обстоятельствах. Наконец он остановился и неторопливо заговорил:
— Я полагаю, сударыня, что мы сэкономим время, если потратим несколько минут на то, чтобы вкратце припомнить нашу с вами совместную жизнь. А вы какого мнения?
Вероника не ответила, и с той же степенностью Ворский продолжал:
— Когда вы меня полюбили…
У Вероники вырвался жест возмущения. Ворский не сдавался:
— Но, Вероника…
— Я запрещаю! — с отвращением воскликнула молодая женщина. — Я запрещаю вам произносить это слово! Запрещаю!
Он улыбнулся и снисходительным тоном заметил:
— Не гневайтесь, сударыня. Какую бы формулировку я ни выбрал, мое уважение вы завоевали. Итак, я продолжаю. Когда вы меня полюбили, я был, следует признаться, бессердечным распутником, развратником, который отличался определенным лоском, поскольку я во всем стремлюсь к совершенству, но который не обладал ни одним из качеств, необходимых для вступления в брак. Но я с легкостью приобрел бы их под вашим влиянием, потому что любил вас без памяти. В вас были так восхищавшие меня чистота, прелесть и наивность, каких я никогда не встречал у других женщин. Чтобы меня преобразить, достаточно было чуточку терпения с вашей стороны, терпения и мягкости. К несчастью, сразу же после свадебных торжеств, где вы думали лишь о печали и злобе вашего отца, с первых же часов нашего брака между нами возник глубокий и непримиримый разлад. Вы против воли согласились выйти замуж за жениха, который навязался сам. К мужу вы испытывали лишь ненависть и отвращение. А такого люди, покроя Ворского, не прощают. Многие, даже самые высокомерные, женщины признавали мою чуткость, поэтому упрекнуть себя мне не в чем. Если вас, дочь мелких буржуа, что-то оскорбляло, тем хуже для вас. Такие, как Ворский, руководствуются только чутьем и страстью. Они вам не нравились? Дело ваше, сударыня. Я был свободен и начал строить жизнь заново. Вот только…
Он несколько секунд помолчал и закончил:
— Вот только я вас любил. И когда год спустя события начали стремительно разворачиваться, когда из- за гибели сына вы ушли в монастырь, я остался один на один со своей любовью — жгучей, мучительной, неудовлетворенной. Что собою представляла моя жизнь, вам не трудно вообразить: оргии, бурные похождения, в которых я тщетно надеялся вас забыть, внезапные вспышки надежды, ваши следы, по которым я бросался сломя голову, но в результате снова и снова впадал в уныние и одиночество. Так я отыскал ваших отца и сына. Так я узнал, что они скрываются здесь, и стал за ними наблюдать, шпионить — когда сам, когда с помощью преданных мне людей. Я рассчитывал таким образом добраться до вас — единственной цели моих усилий и высшего мотива всех моих действий, но тут была объявлена война. Через неделю, когда я не смог перейти границу, меня посадили в концентрационный лагерь.
Ворский замолк. Его жестокое лицо стало еще жестче, и он процедил:
— О, это был сущий ад! Ворский! Ворский! Сын короля среди всех этих завсегдатаев кафе и немецких жуликов! Ворский, пленный, опозоренный и всеми презираемый! Грязный и завшивленный Ворский! Господи, как я страдал! Но довольно об этом. То, что я сделал, дабы избежать смерти, я имел основания сделать. Если кто-то другой получил вместо меня удар кинжалом, если кто-то другой под моим именем похоронен где-то во Франции, я не сожалею об этом. Мне нужно было выбирать — он или я. Я выбрал. Меня заставляла действовать даже не столько неуемная жажда жизни, сколько нечто для меня новое — нежданная заря, поднявшаяся в сумерках моего существования и ослепившая меня своим великолепием. Но это моя тайна. О ней мы поговорим позже, если захотите. А пока…
Слушая эти речи, произносимые с пафосом актера, наслаждающегося собственным красноречием и рукоплещущего своим гладким фразам, Вероника сохраняла полную безучастность. Все эти лживые признания ее не трогали. Казалось, мысли ее витают где-то далеко.
Ворский подошел к ней и, чтобы завладеть ее вниманием, заговорил более вызывающе:
— Похоже, вы и не подозреваете, что слова мои крайне серьезны, сударыня. Они серьезны, а сейчас станут еще серьезнее. Но прежде чем перейти к самому страшному — я надеюсь даже, что до него дело не дойдет, — я обращаюсь к вам не за примирением, оно между нами невозможно, я обращаюсь к вашему разуму, к вашему здравому смыслу. Ведь не можете же вы не понимать, в какое положение попали вместе с сыном.
Она его не слушала, Ворский был в этом совершенно уверен. Занятая, разумеется, мыслями о сыне, Вероника слышала лишь слова, не имевшие для нее ни малейшего смысла. Раздосадованный, плохо скрывая раздражение, он все же продолжал:
— Мое предложение несложно, и хотелось бы верить, что вы от него не откажетесь. Во имя Франсуа, а также в силу испытываемых мною чувств гуманности и сострадания я прошу вас связать свое настоящее с прошлым, которое я только что коротко обрисовал. С точки зрения общества, соединявшие нас узы прерваны не были. В соответствии с буквой и духом закона вы до сих пор…
Он замолчал, несколько мгновений смотрел на Веронику, затем, грубо схватив ее за плечо, вскричал:
— Да слушай же, тварь! Слушай, когда с тобой разговаривает Ворский!
Потеряв равновесие, Вероника схватилась за спинку кресла, затем снова скрестила руки и выпрямилась, с презрением глядя в лицо противнику.
На сей раз Ворскому опять удалось совладать с собою. Он учинил эту выходку под влиянием импульса, против воли. Но голос его продолжал звучать злобно и повелительно.
— Повторяю, прошлое никуда не делось. Хотите вы этого, сударыня, или нет, но вы — жена Ворского. Именно в силу этого неоспоримого факта я и попросил вас благоволить считать себя таковой и сегодня. Давайте условимся: я не требую от вас ни любви, ни даже дружбы, но не пойду на то, чтобы отношения наши оставались такими же враждебными, какими были до сих пор. Мне не нужна больше прежняя супруга, полная презрения и далекая. Мне нужна… нужна женщина, женщина покорная, которая будет преданной, внимательной, верной спутницей.
— Рабыня, — прошептала Вероника.
— Да, правильно, рабыня! — вскричал Ворский. — Я не боюсь произносить нужные слова, так же как не боюсь действовать. Рабыня! А почему бы и нет? Рабыня знает, в чем ее долг, и слепо повинуется. Связанная по рукам и ногам, perinde ас cadaver[6]. Вас устраивает такая роль? Впрочем, на вашу душу мне наплевать. Я хочу… я хочу… да вы сами знаете, чего я хочу, не правда ли? Я — ваш муж? Да разве был я когда-нибудь вашим мужем? Я вспоминаю свою жизнь со всеми ее бурями и радостями и не нахожу ничего, кроме нашей с вами непримиримой вражды. Я смотрю на вас и вижу чужую женщину, вы были чужой тогда и теперь чужая. Что ж, обстоятельства изменились, теперь вы у меня в руках, и дальше так продолжаться не будет. Так не будет даже завтра, даже этой ночью, Вероника. Хозяин теперь я, придется вам покориться неизбежному. Вы согласны?
Не дожидаясь ответа, Ворский еще громче воскликнул:
— Согласны? Но никаких уверток и лживых обещаний. Согласны? Если да, становитесь на колени, осените себя крестным знамением и громко скажите: «Я согласна. Я буду покорной супругой. Я буду подчиняться всем вашим приказаниям и выполнять все ваши капризы. Моя жизнь больше в счет не идет. Хозяин — вы».
Вероника пожала плечами и ничего не ответила. Ворский подскочил на месте. На лбу у него вздулись вены. Но он все еще сдерживался.
— Ладно. К тому же я могу подождать. Однако последствия вашего отказа будут настолько серьезны,
