обыкновению, зашел в клуб. Стерк играл в шашки со старым Артуром Слоу, за его спиной стоял Дейнджерфилд, прямой и сумрачный, и наблюдал за игрой. В последнее время Тул и Стерк держались друг с другом еще более отчужденно и холодно, чем обычно, однако проявлялось это у каждого по-своему. Тул при встрече с коллегой задирал нос, приподнимал брови и отвешивал чрезвычайно чопорный, исполненный презрения поклон. Стерк, напротив, коротко и хмуро кивал — не более того — и молча обращал к сопернику сутулую спину.
Дело в том, что не далее как неделю-другую назад оба джентльмена едва не дошли до обмена пистолетными выстрелами или ударами шпаги, и все из-за ни о чем не подозревающего господина, который, улыбаясь со всегдашней своей приятностью, стоял за стулом Стерка. Так легкое расстройство пищеварения у Дейнджерфилда едва не оказалось тем целительным средством, которое на веки вечные избавило бы того или другого из деревенских лекарей от сердечных и всех иных болезней — наследия плоти. Дейнджерфилд начал с Тула; маленький доктор, заполучив пациента, на третий же день обнаружил, что Стерк забрал его, буквально захватил в свои цепкие руки.
Я наблюдал однажды, как одна обезьяна разжала челюсти другой, решительно проникла пальцем в заповедное пространство за щекой, извлекла лесной орех, запасенный собратом для питания и услаждения своей плоти, разгрызла его и в себялюбивом восторге поглотила; представляю, каковы были чувства пострадавшего четверорукого: челюсти его болят, защечное святилище поругано, лакомство в зубах у злодея; они сходны, надо полагать, с чувствами медика, жестоко оскорбленного подобно доктору Тулу.
Дейнджерфилда Тул простил совершенно. Этот джентльмен дал доктору понять, что, будучи свободен в выборе, не колеблясь предпочел бы попечения
— Однако, — поведал он Тулу под строжайшим секретом, — решение его вынуждено… навязано… э- э… одним аристократом… собственно говоря, лордом Каслмэллардом, которым доктор Стерк вертит сейчас как хочет; а вы ведь знаете, с милордом не приходится спорить. Мне это неприятно, очень и очень огорчительно, уверяю вас; уж не знаю, кто побудил его светлость вмешаться, но, на мой взгляд, этот человек — бесстыдный наглец; и все же, как видите, я ничего не могу поделать.
— Не знаете кто? Да ведь это ясно как день, — воскликнул Тул, злобно усмехаясь. — Кто же еще вечно нашептывает, подкапывается и притом глуп как пробка? Дай Бог вам дешево отделаться, сэр.
Если бы не безусловный запрет тети Бекки, которая вечно расстраивала такого рода предприятия, на следующий день соперники схватились бы, как неудачно выразился Наттер, «парики в клочья».
Дело кончилось тем, что при встрече оба джентльмена стали вести себя так, как я описал выше; Наттер также проявлял все большую неприязнь. После приезда Дейнджерфилда, когда Стерк, с намерением подсидеть Наттера, начал открыто добиваться расположения лорда Каслмэлларда, Наттер и Стерк перестали друг с другом разговаривать. Завидев Наттера, Стерк, будучи выше ростом, принимался разглядывать какой-нибудь отдаленный предмет за его спиной; что касается Наттера, то лицо этого низкорослого джентльмена в то же мгновение темнело — на него набегала тень, затем еще одна — и оно уподоблялось грозовой туче; Наттер не только не удостаивал ни единым словом Стерка — он вообще редко открывал рот в его присутствии.
В то время как часть конфликтов принимала все более ожесточенный характер, другие, в истинно христианском духе, мирно уладились; я говорю прежде всего о ссоре Наттера и О'Флаэрти. Вечером после их памятной встречи на Пятнадцати Акрах Паддок обедал в гостях, а О'Флаэрти был слишком изнурен, чтобы предпринять шаги, ведущие к лучшему взаимопониманию. Однако через сутки, когда члены клуба собрались в гостиной короля Вильгельма на торжественный ужин, все было подготовлено (с согласия Наттера) к публичному примирению в лучших традициях джентльменства; соответственно, к девяти часам, когда ожидалось прибытие Наттера, в просторную гостиную с подобающей важностью и помпой вступил Паддок; за ним следовал О'Флаэрти, готовый произнести речь.
С порога они услышали многоголосый хохот, стук и бурные веселые овации; в середине комнаты на полу сидел, обхватив колени. Том Тул, рядом валялась обнаженная шпага; глаза доктора были заведены к потолку, а чудаковатую физиономию исказила такая неописуемо смешная гримаса, что Паддок едва не прыснул самым неподобающим образом.
К счастью, Деврё, сидевший у двери, заметил их появление и громко объявил:
— Лейтенант Паддок, эсквайр, и лейтенант-фейерверкер О'Флаэрти.
Ибо хотя Цыган Деврё ничего не имел против небольшого скандала, ему все же не улыбалось стать свидетелем слишком уж бурного выяснения отношений, к каковому неминуемо привела бы шутка, касающаяся недавней битвы на Пятнадцати Акрах и нацеленная, следовательно, в самое больное место фейерверкера О'Флаэрти (уроженца Галлоуэя, между прочим).
Тул мгновенно вскочил на ноги, поправил парик и встретил вошедших сугубо чинным, но несколько настороженным взглядом, что вызвало у членов клуба сдержанное веселье.
Мир и спокойствие деревенских обитателей спасло то, что О'Флаэрти готовился произнести небольшую речь, а в таких обстоятельствах рассудок если и служил ему, то лишь наполовину. И все же, отдавая себе отчет в некоторой щекотливости своего положения, фейерверкер усмотрел в общем гуле и лицах присутствующих нечто для себя обидное и сказал Деврё (достаточно громко, чтобы слышал Тул):
— Удостойте нас с прапорщиком Паддоком знать, что за комедиант здесь ломал комедию, а то мы, как ни жаль, немного опоздали.
— Выбирайте выражения, сэр, — взвился маленький доктор, который был задиристый петушок.
— В самом деле, какой ко-медиант, какая ко-медия, — вмешался Деврё. — Ко-медик, ко-медицина — вот как следует выражаться. Но позвольте мне поговорить о вещах более серьезных. Я имею поручение, лейтенант Паддок и лейтенант О'Флаэрти (Деврё отвесил каждому по поклону), от мистера Мэхони, который в недавних событиях выступал секундантом со стороны мистера Наттера; он лишен возможности присутствовать на нашей сегодняшней, весьма приятной — как все мы надеемся — встрече и поэтому просит принять его нижайшие извинения. Наш достопочтенный друг отец Роуч, у которого мистер Мэхони имел честь пребывать в гостях, сможет сообщить точнее, в чем заключается неотложное дело, вынудившее его уехать.
Отец Роуч посылал Деврё укоризненные взгляды, но, несмотря на это, бесчувственный капитан завершил речь жестом и поклоном в сторону достойного клирика, а затем тут же сел, оставив его в фокусе всеобщего внимания.
Правда заключалась в том, что тем утром, в неприлично ранний час, в жилище преподобного отца проникли хитростью бейлифы{106} — было их трое, поскольку вылазка почиталась небезопасной, — и схватили мирно почивавшего благородного Патрика Мэхони, к ужасу простодушной служанки, которая их впустила. Честный отец Роуч желал показать, что не намерен давать гостя в обиду. Заслышав шум, его преподобие сразу заподозрил причину (опасаясь такого же рода неприятностей, Пат бежал из графства Керри); он грузно выпрыгнул из постели, затем, не сумев найти в темноте одежду, схватил стихарь, который всегда лежал у изголовья, в шкафу на полке, и молниеносно облачился; при этом полетел на пол двух с половиной фунтовый кусок наилучшего бекона, запрятанный в складках священного одеяния — там он хранился, скрытый от домашних грабителей женского пола, и в часы веселья хозяин с гостем услаждали себя ломтиками этого лакомства.
К тому времени ставни в спальне бедного мистера Мэхони были уже открыты, и в сером утреннем свете в комнату угрожающе вплыла мрачная фигура отца Роуча, облаченного в стихарь. Бейлифы, однако, были парни отборные: широкоплечие, настоящие атлеты; устрашающий вид имели к тому же их дубинки. Veni, vidi, victus sum![40]{107} Один взгляд убедил святого отца в том, что все потеряно.
— Благослови тебя Бог, Пег Финиган! Это ты их впустила? — яростно прошипел его преподобие.
— Кто предъявитель иска? — осведомился, восседая среди одеял, благородный разбойник.
— Миссис Элизабет Вулли, вдова и душеприказчица покойного мистера Тимотеуса Вулли, портного с Хай-стрит в Дублине, — ответствовал корифей чиновничьего хора.
— Вулли… так я и знал, — простонал арестованный. — Ну и сидела бы себе в улье, чтоб ей провалиться!
И его повели, к огорчению добродушного священнослужителя, который старался, однако, держаться оптимистом и уверял, что все уладится и Пат Мэхони возвратится под его кров не позднее нынешнего
