векселям факел любви, отчего они мгновенно обратились в золу. Здесь, в уединенном жилище нашего веселого чейплизодского священника — ибо как невеста, так и жених принадлежали к «старинной вере»^{181}, — договор был скреплен подписями, и голос жениха, слившийся со звуками волынки в устрашающий унисон, потрясал потолочные балки мощным «Гимен, Гимен, о Гименей!»^{182}.

В самый разгар торжеств его преподобие вызвали в холл, где уже плавали ароматы гусей, лука, бекона, который подрумянивался на очаге в кухне, и множества других деликатесов; этот букет оттеняли и обогащали пары, поднимавшиеся из бутылочки с пуншем — она стояла под рукой у волынщика в качестве средства от усталости.

Выслушав повествование Могги, святой отец почесал свою тонзуру, и вид у него сделался — я должен сказать — ужасно недовольный.

— А теперь, Могги, дитя мое, видишь ли, собственно говоря, тебе нужно было пойти не ко мне; я здесь занят, моя дорогая, — и он отер свое взмокшее румяное лицо, — одним из священных обрядов нашей церкви, моя дорогая, таинством…

Тут Мэхони с волынщиком в гостиной грянули снова, и так оглушительно, что Могги впоследствии заметила: «Им было самих себя не слышно»; таким образом, конец фразы отца Роуча потонул в «Немало я когда-то бутылок раздавил». Его преподобие нетерпеливо кивнул в сторону двери холла, которая стояла открытой, вывел Могги на крыльцо, где было не так шумно, и, объяснив, чем он в настоящую минуту занят, порекомендовал обратиться к доктору Тулу. Узнав, однако, что Тул в Дублине, отец Роуч снова почесал свою тонзуру.

— Черт бы их всех побрал, моя дорогая, нашли время для своих художеств… и судебные бумаги, как ты говоришь, и адвокат тут же… так просто их не убедишь убраться. Если бы не адвокат, то будь их даже трое — ей-богу! — мы с Патом Мораном вышвырнули бы их из дома прямиком в реку — легче, чем сказать «ave!».[57]

Тут достойному отцу пришло в голову, что приведенное им сравнение может показаться служанке богохульным; он помедлил, возвел очи горе и, осенив себя крестом, пробормотал несколько латинских восклицаний. Утвердив таким образом свою принадлежность к рангу священнослужителей, отец Роуч продолжил убеждать Могги, что идти в Мельницы ему бесполезно.

Но отец Роуч, хотя и проявлял иной раз некоторую раздражительность и вообще был не безгрешен, все же принадлежал к числу добродушнейших анахоретов, какие когда-либо служили мессу или предавались размышлениям над чашей пунша. Если бы он отказался посетить Мельницы, то ни в эту ночь, ни во всю ближайшую неделю не знал бы покоя. Поэтому он вздохнул и решился: спокойно надел сюртук, рукавицы, которые висели на гвоздике у двери, нахлобучил шляпу, схватил тяжелую дубовую трость, домоправительнице велел, если гости его хватятся, объяснить, что ему пришлось отлучиться на десять минут по делам своего прихода, и отправился; дородный священнослужитель отнюдь не жаждал, как рыцарь, пускаться на поиски приключений, но вознамерился все же спасти несчастную принцессу из Мельниц, очутившуюся в окружении великанов и злых волшебников.

В «Доме Лосося» отец Роуч привлек под свои знамена Пэдди Морана, огорошив веселого бражника сообщением, что ему придется заночевать в «доме миссис Наттер»; и вот рыцарь духовного звания в сопровождении оруженосца и странствующей девицы быстрыми шагами направился к Мельницам.

Появление священнослужителя ничуть не смутило, судя по всему, честную компанию, обосновавшуюся в жилище бедного Наттера. На стук откликнулась горничная М. М., распахнувшая дверь так уверенно, словно ее хозяйка владела этим домом с самого своего рождения.

Дерзкая девица и настроенный весьма решительно священник вступили в ожесточенную перепалку, по завершении которой его преподобие был препровожден в гостиную; там за столом с «чайным прибором» восседали миссис Мэтчуелл и Грязный Дейви; в воздухе носился приятный аромат — не китайского происхождения, а более крепкий.

Не стану воспроизводить состоявшуюся беседу и показывать, как честный священнослужитель умудрялся, несмотря ни на что, придерживаться правил вежливости, когда обращался к леди, и как давал себе послабление, адресуясь к поверенному; как набожные увещевания сменялись образчиками далеко не церковного красноречия; как в критический момент разговора у отца Роуча хватило самообладания, чтобы отвесить поклон даме, зато Грязному Дейви едва не пришлось изведать на себе крепость ирландского дуба — лишь уважение к адвокатскому званию не позволило отцу Роучу размозжить ему голову своею тростью.

— Но если даже предположить, мадам, что это так и есть, — его преподобие имел в виду поразительное утверждение собеседницы, будто она была обвенчана с Наттером, — не решитесь же вы прогнать бедную женщину на улицу без гроша в кармане, чтобы она пробавлялась подаянием?

— Ваша приятельница сверху, сэр, вознамерилась до конца своих дней изображать из себя важную даму, — промяукала М. М., скрывая за притворно кротким тоном злобу, — за мой счет и мне назло. Двадцать — или почти двадцать — долгих лет она жила с моим мужем, расточала мое имущество, а меня заставляла прозябать в бедности. Что досталось мне от нее за все эти годы? Ничего, даже такой вот сухой корки — ха- ха! — она не разрешила моему мужу послать мне ни строчки, ни шиллинга. Я думаю, она остается должна за свое содержание здесь, в принадлежащем мне доме и за счет моих средств, две тысячи фунтов, не меньше. Вот и прикиньте, сэр, и мой адвокат советует потребовать уплаты.

— Скорее предъявить ей счет, мэм, и вместе с тем высказать готовность, если она признает ваши права, пойти на разумные уступки, какие вам рекомендуют, — вмешался Грязный Дейви.

— Вот именно, — согласилась мадам Мэри. — Не нужны мне ее жалкие гроши. Тысячу фунтов пусть заплатит, а остаток я ей прощу — я согласна проявить умеренность, сэр. А если откажется, я отправлю ее в тюрьму, и пусть там гниет.

— Видите ли, сэр, — продолжал адвокат, — ваша клиентка, то есть ваша приятельница, фактически взяла на себя управление имуществом… Все деньги покойного джентльмена проходили, знаете ли, через ее руки… управление или распоряжение имуществом покойного Чарлза Наттера… И суд справедливости должен потребовать у нее отчета. Нам прекрасно известно, какие суммы проходили ежегодно через ее руки… если она сумеет доказать, что та или иная сумма израсходована честно, то мы не станем предъявлять претензии, но, так или иначе, баланс должен быть нам представлен.

— Баланс! — вскричал вконец разъяренный священнослужитель. — Еще немного таких разумных уступок, и ты у меня побалансируешь под ближайшим суком с петлей на шее.

— Ах так — вы мне угрожаете, сэр! — воскликнул хитрый законник.

— Вы врете как сивый мерин, сэр! Прошу прощения, мэм. Вам что, не известна разница между угрозой и предупреждением — вы, негодяй? — прогремел его преподобие.

— Вы пытаетесь толкнуть меня на нарушение спокойствия. Присутствующие это засвидетельствуют.

— Снова врешь, жирный боров. На что я тебя пытаюсь толкнуть, так это на сохранение спокойствия. Послушайте меня вы оба: леди, находящуюся наверху, хозяйку этого дома и вдову несчастного Чарлза Наттера — миссис Салли Наттер, говорю я — любят все в этом приходе. Стоит им прослышать, что произошло, и сюда сбегутся парни из Палмерзтауна, Каслнока и Чейплизода — это так же верно, как то, что вы противоправно завладели этим домом и имением; они вышвырнут вас обоих в реку или вздернут как пару обычных разбойников, какими вы, без сомнения… не являетесь, — добавил отец Роуч, внезапно вспомнив об уважении к закону.

— Кто это? — спросила дама, чьи рысьи глаза разглядели в дверном проеме прошедшего по темному коридору Пата Морана.