этому руку. Как их фамилии?

Я все не отвечал: мне нужно было еще больше его разозлить.

– Во-первых, – еще громче заявил он, продолжая смотреть на свой грязный дворик. – Вы записываете? Во-первых, я не занимаюсь языком так, как это подразумевается Актом. Заниматься на курсах – значит ходить на занятия, то есть сидеть на скамье рядом с кучей каких-то ноющих машинисток, у которых дурно пахнет изо рта, значит терпеть издевки грубого преподавателя. Во-вторых, я все-таки действительно слушаю радио, поскольку мне доставляет удовольствие искать на разных волнах примеры необычного и странного. Запишите это, и я поставлю свою подпись. Готово? Хорошо. А теперь убирайтесь. Сыт вами по горло, благодарю покорно. Ничего против вас лично. Это все они.

– Значит, вот так вы и вышли на Бориса и Ольгу, – подсказал я услужливо, продолжая писать. – Понял. Просто шарили по радиоволнам и попали на них. На Бориса и Ольгу. В этом нет ничего дурного, Сирил. Держитесь этой версии – и чего доброго, еще и языковую надбавку получите, если экзамен сдадите, разумеется. Денег всего ничего, да лучше, как говорится, в своем кармане, чем в чужом. – Я продолжал писать, но делал это не спеша и страшно скрипел казенным карандашом. – Их больше всего беспокоит, когда что-то утаивается, – поделился я с ним, как бы извиняясь за причуды своего начальства. – “Если он не доложил нам об Ольге и Борисе, что еще он утаил?” И, пожалуй, они правы. Они делают свое дело, мы – свое.

Перевернем еще одну страницу. Лизнем кончик карандаша. Сделаем еще одну запись. Я начинал чувствовать возбуждение погони. Любовь – это обязательство, говорил он, любовь – часть жизни, любовь – усилие, любовь – это жертва. Но любовь к кому? Я провел карандашом жирную линию и перевернул страницу.

– Не перейти ли нам к вашим знакомствам из-за Железного Занавеса, а, Сирил? – спросил я самым скучным голосом. – Начальство чертовски ими интересуется. Я подумал, может, у вас есть что добавить к тому списку, который вы представили нам раньше? Последняя фамилия относится, – я заглянул в блокнот, – о боже, это было вечность назад. Господин из Восточной Германии, член певческого общества, в которое вы вступили. С тех пор хоть кто-нибудь появился? Признаться, Сирил, вы у них на заметке, и все потому, что не сообщили о языковых курсах.

Его разочарование мной снова перерастало в гнев. И он снова стал выделять ударением неподходящие слова. На сей раз он как бы ударял по мне.

– К вашему сведению, все мои контакты из-за Железного Занавеса в прошлом и настоящем, как они есть, надлежащим образом перечислены и представлены моему начальству в соответствии с правилами. Если бы вы потрудились получить эти данные в отделе кадров министерства иностранных дел до этого допроса – я вообще не пойму, зачем было посылать ко мне такого недотепу…

Я решил прервать его. Я подумал, что едва ли стоит позволять ему превращать меня в ничто. В ничтожество – да. Но не в ничто, ибо я все же выполнял волю высокого начальства. Я вынул из блокнота листок бумаги.

– Вот, посмотрите, у меня они есть. Все ваши знакомые из-за Железного Занавеса на одной странице. Их всего пятеро за все ваши двадцать лет, и все до единого, ясное дело, одобрены Главным управлением. Так и должно быть, коли вы о них сообщаете. – Я положил листок в блокнот. – Ну, так кого дописать? Как фамилия? Подумайте, Сирил, не спешите. Им очень многое известно, этим нашим людям. Порой они меня шокируют. Не торопитесь.

Он не торопился. Совсем не торопился. А потом стал взывать к сочувствию.

– Я – не дипломат, Нед, – пожаловался он тонким голосом. – Я не из тех, кто по вечерам вопит “ура”, живет в Белгрейвии, Кенсингтоне или в Сент-Джонс-Вудс [23], носит ордена и смокинги да общается с сильными мира сего, верно ведь? Я – чиновник. Я совсем не такой человек.

– Что значит – не такой, Сирил?

– Я не прочь доставить себе удовольствие, но это же другое дело. Для меня дороже всего дружба.

– Я знаю, Сирил. И в Главном управлении тоже знают.

Он снова изображает гнев, чтобы скрыть охватывающую его панику. Оглушающий язык телодвижений, когда он при этом сжимает свои огромные кулаки и поднимает локти.

– В этом списке нет ни одного человека, с кем бы я поддерживал контакты с тех пор, как сообщил о данных лицах. Имена в этом списке касались только совершенно случайных знакомств, за которыми совершенно ничего не последовало.

– А как насчет новых людей с тех пор? – уговаривал я терпеливо. – Вам их не скрыть, Сирил. Я этого не делаю, так зачем это нужно вам?

– Если бы было кого добавить, какой угодно контакт, даже рождественскую открытку от кого-нибудь, можете быть уверены, я бы первым упомянул его. Финиш. Кончено. Все. Следующий вопрос, прошу.

“Дипломат”, – записал я. “Его”, – записал я. “Рождество”. “Зальцбург”. Уж если я как-то изменил свое поведение, то в сторону еще большей дотошности.

– Им не совсем такой ответ нужен, Сирил, – произнес я, продолжая писать в блокноте. – По правде говоря, это звучит немного уклончиво. Им нужно ответить “да” или “нет”, а если “да”, то “кто”? Им нужен прямой ответ, ничто иное их не устроит. “Он не признался в отношении языка, так почему мы должны верить, что он признается в своих знакомствах из-за Занавеса?” – Вот ведь как они рассуждают, Сирил. Именно это они мне потом и скажут. И все в конце концов вернется опять ко мне, – пригрозил я ему, продолжая писать.

И снова я почувствовал, что моя рассудительность была для него пыткой. Он ходил взад и вперед и щелкал пальцами. Он бормотал, грозно выпячивал челюсть, рычал что-то насчет фамилий. Но я был слишком поглощен записями, чтобы замечать все это. Я ведь – старина Нед, мистер Трудяга из подручных Барра, усердно исполняющий задание Главного управления.

– Ну, так как нам быть с этим, Сирил? – сказал я наконец. И, приподняв блокнот, я прочитал вслух написанное. – “Я, Сирил Фревин, торжественно заявляю, что за последние двенадцать месяцев я не завел знакомства, пусть даже кратковременного, ни с одним советским гражданином, ни с гражданином Восточного блока, кроме тех, которые мною уже названы. Дата и подпись”.

Я опять набил трубку и стал, не торопясь, раскуривать ее. Сунул обгоревшую спичку в коробок, а коробок – в карман. Моя речь, уже раньше перешедшая на шаг, теперь и вовсе замедлилась.