– С другой стороны, Сирил, мой вам совет: если в вашей жизни есть кто-нибудь такой, то не упускайте эту возможность признаться мне сейчас. И им тоже. Все, что вы мне расскажете, я сохраню в тайне; так же как и они, – в зависимости от того, что расскажу им я, а это отнюдь не значит, что они узнают все. В конце концов мы ведь не святые. А будь мы даже святыми, я не уверен, что мы прошли бы проверку на лояльность в Главном управлении.

Умышленно или нет, я задел в нем больную струну. Он только и ждал повода, и вот он его получил.

– Святой? Кто сказал “святой”? Не смейте, черт возьми, называть меня святым, я этого не потерплю! “Святой Сирил” – это мое прозвище. Разве не знали? Конечно, знали, вот и дразните меня!

Напряженное лицо, жесткое. Хлещет меня словами. Фревин прижат к канатам и бьет по чему попало.

– Если бы было такое лицо – хотя его и нет, – я бы не сказал ни вам, ни вашим ищейкам из Отдела проверки благонадежности – я бы сообщил об этом в письменном виде, как положено, в отдел кадров, который…

Я позволил себе прервать его во второй раз. Мне не хотелось, чтобы он задавал тон нашему диалогу.

– Но ведь у вас и впрямь никого нет, верно? – настаивал я, не выходя из взятой на себя пассивной роли. – Никого? Вы не ходили ни на какие мероприятия: приемы, встречи, собрания, официальные или нет, в Лондоне, вне Лондона, даже за границей, на которых мог присутствовать гражданин из-за Железного Занавеса?

– Нужно ли продолжать говорить, что нет?

– Нет, если ответ будет “да”, – ответил я с улыбкой, которая ему не понравилась.

– Отвечаю – нет. Нет, нет, нет. Повторяю – нет. Поняли?

– Спасибо. Значит, я могу написать “нет”, верно? Это значит – никого, даже русского. И вы распишетесь в этом. Да?

– Да.

– Что значит – нет? – уточнил я, как бы снова слегка пошутив. – Простите, Сирил, но мы должны быть кристально чисты, иначе Главное управление навалится на нас всей своей мощью. Вот, я написал за вас. Подпишите.

Я протянул ему карандаш, и он поставил свою подпись. Мне хотелось выработать в нем привычку. Он возвратил мне блокнот, трагически при этом улыбаясь. Он мне лгал и в своем бесстыдстве нуждался в моем утешении. И я ему дал это утешение, хотя, боюсь, только потому, что рассчитывал очень скоро его отобрать. Я запихнул блокнот во внутренний карман, встал и сладко потянулся, как бы объявляя, что в нашей дискуссии наступил перерыв, так как самое сложное позади. Я слегка потер поясницу – обычная проблема пожилого человека.

– А что это вы там копаете, Сирил? – спросил я. – Сооружаете собственный бункер, что ли? По-моему, бесполезная затея в наши-то дни.

Глядя мимо него, я обратил внимание на горку кирпичей, сваленных в углу небольшой площадки и накрытых куском толя. К ним через газон подходила незаконченная траншея глубиной около двух футов.

– Это будет пруд, – отозвался Фревин, с радостью ухватившись за новую тему. – Между прочим, я очень люблю воду.

– Пруд для золотых рыбок, Сирил?

– Декоративный пруд. – К нему возвращалось благодушие. Он успокоился, он улыбался, и его улыбка была такой теплой и искренней, что я невольно улыбнулся ему в ответ. – Что я собираюсь сделать, Нед, – начал он, придвигаясь по-дружески ко мне, – так это соорудить каскад на трех разных уровнях, начиная с четырех футов, и с интервалом по нисходящей в восемнадцать дюймов до траншеи. Каждый прудок будет подсвечен снизу скрытой лампой. Вода будет подаваться при помощи электрического насоса. Вечерами вместо того, чтобы задергивать шторы, я смогу любоваться своим собственным декоративным водяным каскадом с иллюминацией!

– И наслаждаться музыкой! – воскликнул я, полностью поддерживая его энтузиазм. – По-моему, это великолепно, Сирил! Гениально! Я просто потрясен. Мне бы хотелось показать это жене. Кстати, как вам Зальцбург?

Его повело, подумал я, глядя, как дернулась его голова прочь от меня. Я наношу удар – и его ведет, а я выжидаю и, как только он приходит в себя, наношу еще один удар.

– Мне говорили, что вы ездите в Зальцбург послушать музыку. Говорят, этот Зальцбург просто Мекка для вас, меломанов. На Рождество там оперы исполняются или вы предпочитаете рождественские песенки и гимны?

Должно быть, улицу перекрыли, подумал я, вслушиваясь в невероятную тишину. Пожалуй, Фревин думает о том же, по-прежнему уставившись в свой дворик.

– А вам-то что? – ответил он. – Вы же полный невежда в музыке. Сами сказали. И к тому же вечно суете нос в чужие дела.

– Верди? Я слышал о Верди. Моцарт? Он ведь австриец, верно? Я видел фильм. Готов поспорить, что на Рождество там непременно исполняют Моцарта. Разве я не прав?

Снова молчание. Я сел и опять приготовился писать под его диктовку.

– Вы один ездите? – спросил я.

– Конечно.

– Всегда?

– Конечно.

– И в прошлый раз?