Они обогнули гавань, приближаясь к туннелю. Отсюда на фоне праздничных декораций Коулуна американский авианосец выглядел неожиданно маленьким.
– Кстати, а как Дрейк хочет его вытащить? – словно между делом спросил Джерри Гиллема. – Наверняка не самолетом, это уже было. Рикардо раз и навсегда отрезал ему этот путь, верно?
– За волосы, – огрызнулся Гиллем.
Весьма неразумно с его стороны, торжествующе подумал Джерри. Для пользы дела следовало бы помалкивать.
– Вплавь? – спросил Джерри. – Представляешь Нельсона на набережной Мерс-Бей? Это не в стиле Дрейка, верно? Да и Нельсон для этого староват. Замерзнет насмерть, если его акулы не слопают. Как насчет поезда, перевозящего свиней? Ехать вместе с хрюшками, каково? Извини, приятель, из-за меня ты пропустишь такой волнующий момент.
– Точно подмечено. Умираю от желания вбить тебе зубы в глотку.
В голове у Джерри зазвучала сладостная музыка. Так вот оно что, сказал он себе. В о т ч т о п р о и с х о д и т / Д р е й к в ы в о зи т Н е л ь с о н а, и в с е в ы с т р о и л и с ь в о ч е р е д ь, ч т о б ы п о с п е т ь в о в р е м я !
Оговорка Гиллема – всего одно слово, непростительная ошибка, по понятиям Саррата, – стала для Джерри откровением, пожалуй, самым ошеломляющим за всю его жизнь, и в некоторых отношениях самым горьким. Если чем-то и можно оправдать грех неосторожности – а по сарратским меркам такое преступление нельзя было оправдать ничем, – то Гиллему, несомненно, зачтется все, что он пережил за последний час: сначала лихорадочная езда со Смайли по гонконгским улицам, запруженным транспортом в час пик, потом получасовое ожидание в машине возле Стар-Хайтс в состоянии отчаянной неопределенности. Все, чего он опасался в Лондоне, все самые чудовищные из его предчувствий относительно контактов Эндерби с Мартелло и вспомогательных ролей Лейкона и Сэма Коллинза – все его страхи за последние шестьдесят минут, вне всяких сомнений, подтвердились, оказались обоснованными и даже в чем-то преуменьшенными.
Сначала они поехали к многоэтажному дому на Боуэн-роуд в Мидлевелзе; дом оказался таким огромным, скучным и неприметным, что, наверно, даже тем, кто в нем жил, приходилось дважды смотреть на номер, чтобы убедиться, что они попали по адресу. Смайли нажал кнопку с надписью «Меллон», и Гиллем, как последний дурак, спросил «Кто такой Меллон?» в тот же миг, когда сам вспомнил, что Меллон – это рабочий псевдоним Сэма Коллинза. Потом он вдумался как следует и спросил – себя, а не Смайли (так как они уже ехали в лифте), – какой идиот после провала, учиненного Хейдоном, мог оставить себе тот же, что и до краха, рабочий псевдоним?
Дверь открыл сам Коллинз в шелковом тайском халате, с коричневой сигаретой в мундштуке и с вечной нелиняющей улыбочкой. В следующий миг они вошли в устланную паркетом гостиную, и Сэм по двум радиоприемникам включил две разные передачи – одну вещательную, другую музыкальную – чтобы хоть как-то обезопаситься от «жучков». Сэм выслушал, не уделив Гиллему ни единого взгляда, потом торопливо позвонил по прямому проводу Мартелло – подумать только, у Сэма была прямая линия связи, вероятно, наземная, не надо ни набирать номер, ни дозваниваться – и на условном языке спросил: Жак дела у нашего «чайника». «Чайник», как впоследствии узнал Гиллем, на жаргоне картежников означает «новичок». Мартелло ответил, что фургон, из которого ведется наблюдение, только что выходил на связь. «Чайник» и Тиу в настоящий момент находятся на борту судна «Адмирал Нельсон» в Козуэй-Бей, сообщили наблюдатели, и направленные микрофоны, как обычно, ловят столько отраженных от воды сигналов, что дешифровщикам придется попотеть не один день, чтобы разобраться в сумбурной записи и уловить, сказал ли кто-то из этих двоих хоть что-нибудь интересное. Одного человека оставили наблюдать на пристани и приказали внимательно следить, не встанет ли катер на якорь или не высадится ли с него кто-либо из двоих поднадзорных; в этом случае наблюдатель был обязан немедленно сообщить о случившемся Мартелло.
– Срочно туда, – сказал Смайли, и они набились в машину.
Весь недолгий путь до Стар-Хайтс Гиллем, сидя за рулем, вслушивался в их немногословный разговор и, закипая от бессильной ярости, с каждой минутой все больше убеждался, что повсюду растянута тонкая паутина интриг и что только Джордж Смайли, всецело поглощенный перспективами дела и призраком Карлы, ухитряется своим близоруким взглядом ничего не замечать; его доверчивость и некая парадоксальная наивность ведут его прямо в самую середину свитой для него сети.
Здесь сплелось все, подумал Гиллем. И возраст Джорджа. И политические амбиции Эндерби, его склонность к жесткой линии, к широким жестам в сторону американцев – не говоря уже о ящике шампанского и о восторженном расшаркивании перед ним шестого этажа. И Лейкон – он оказывал Смайли едва ощутимую поддержку, а сам тем временем подыскивал ему преемника. И Мартелло – для чего он по пути в Гонконг заезжал в Лэнгли? И Эндерби – всего несколько дней назад он пытался отобрать это дело у Смайли и на блюдечке с голубой каемочкой вручить его Мартелло. А теперь прозвучал самый красноречивый и грозный намек – словно чертик из табакерки появился Сэм Коллинз, обладатель личной линии связи с Мартелло! И сам Мартелло, помилуй, Господи, тоже хорош, делал вид, что не догадывается, откуда Джордж черпает информацию – разумеется, получает по прямой линии связи.
Для Гиллема все эти намеки складывались в единую грозную картину, и ему было ясно, что он должен сделать – как можно скорее отвести Смайли в сторону и любыми средствами отвлечь его от операции хоть на минуту, чтобы тот своими глазами увидел, в какую яму вот-вот рухнет. Рассказать ему о письме. О посиделках Сэма с Лейконом и визите Эндерби в Уайтхолл.
А что вместо этого? Вместо этого ему велели вернуться в Англию. Почему он должен возвращаться? Потому что не в меру общительному твердолобому жеребцу по имени Уэстерби взбрело в голову закусить удила.
Катастрофа надвигалась. Предостерегающий крик рвался у Гиллема из груди, но и в более спокойной обстановке такое разочарование все равно было бы невыносимым. Он столько вытерпел на пути к сегодняшнему дню. При Хейдоне он был с позором изгнан в Брикстон; впоследствии так и не вернулся к оперативной работе – ему досталась другая задача: холить и лелеять старину Джорджа, мириться с его навязчивой скрытностью, которую в душе он считал унизительной и полагал, что в конце концов она погубит самого Смайли. Но, по крайней мере, все эти мучения имели определенную цель, а этот проклятый Уэстерби лишил его последнего утешения. Вернуться в Лондон, зная, что в следующие двадцать два часа Смайли и весь Цирк растерзает стая волков, и не иметь возможности даже предупредить шефа – такой удар, в представлении Гиллема, венчал всю его неудавшуюся карьеру, и если проклятия в адрес Джерри помогут хоть чуть-чуть облегчить душу, то он будет проклинать и Джерри, и всех остальных, черт бы их всех побрал.
– Пошлите лучше Фона!
– Фон не джентльмен, – ответил Смайли – по крайнеймере, смысл его слов был именно таким.
Верно подмечено, подумал Гиллем, вспоминая мальчишку с поломанными руками.
Джерри тоже полагал, что оставляет близкого человека на растерзание стае волков, пусть даже этим человеком был не Джордж Смайли, а Лиззи Уэрдингтон. Он смотрел в заднее окно машины, и весь мир казался ему покинутым так же, как и она. Улицы, рынки, даже подъезды домов были пусты. Над ними вырисовывалась крокодилья спина Пика, заляпанная светом ущербной луны. Последний день колонии, решил он. Из Пекина пришел пресловутый звонок: «Вечеринка окончена, убирайтесь». Закрывается последний отель, пустые «роллс-ройсы» валяются вокруг гавани, как металлолом, и последняя из жизнерадостных круглоглазых матрон, упакованная в не облагаемые налогом меха и драгоценности, ковыляет по трапу последнего океанского лайнера. Последний иследователь китайских обычаев лихорадочно скармливает машине для уничтожения бумаг свои последние ошибочные суждения; магазины разграблены, мертвый, опустевший город ждет, когда нагрянут орды варваров. На мгновение все пережитое слилось для Уэстерби в единую картину гибнущего мира – Гонконг, Пномпень, Сайгон, Лондон, весь мир, живущий взаймы, где кредиторы стоят у дверей и сам Джерри неким непостижимым образом превратился в частичку долга, который мир обязан уплатить.
" Я в с е г д а б ы л б л а г о д а р е н э т о й с л у ж б е з а т о, ч т о о н а д а л а м н е в о з м о ж н о с т ь п л а т и т ь п о с ч е т а м. Т ы т о ж е т а к с ч и т а е ш ь ? Д а ж е т е п е р ь ? Т а к с к а з а т ь, ч у д о м о с т а в ш и с ь в ж и в ы х ? "
«Совершенно верно, Джордж, – подумал он. – Подписываюсь под твоими словами, старина. Я тоже так
