поскольку они, как мы полагали, должны были двигаться медленнее нас. На самом же деле они использовали свою палатку в качестве паруса и намного нас опередили. По дороге нам часто встречались снежные пирамиды и другие указатели, которые они оставляли для нас. В одном месте Зоя написала на подветренной стороне трехметрового снежного наноса, как, играя, пишут дети на мокром песке пляжа в Мирафлорес: 'Домой — в ту сторону!' Ветер, проносящийся над обледеневшим краем наноса, почти не тронул слова.

Буквально в тот же час, когда мы начали спуск с ледника, погода улучшилась: стало теплее, а бешеные ветры-собаки навсегда остались на привязи у земной оси. То же расстояние, на которое, поднимаясь, мы затратили пятнадцать дней, при спуске мы преодолели за восемь. Но хорошая погода, помогавшая нам, когда мы спускались по леднику Найтингейл, превратилась на льду барьера в сущее наказание. И это как раз там, где мы рассчитывали на легкую дорогу от склада к складу, на возможность поесть вволю и не торопясь преодолеть последние три с небольшим сотни миль. Свои очки я уронила в расселину на леднике (сама при этом повисла на упряжи от саней), потом Хуана разбила свои, когда нам пришлось спускаться по скалам к Воротам. Спустя два дня при ярком солнце и только с одной парой темных очков на троих мы все начали мучиться от снежной слепоты. Высматривать приметы местности или флагштоки складов, делать визирование и даже снимать показания компаса, который приходилось класть на снег, чтобы успокоилась стрелка, стало просто больно. У склада Конколоркорво, где остался особенно хороший запас продовольствия и топлива, мы наконец сдались и, перевязав глаза, забрались в спальные мешки, несмотря на то что, лежа в палатке под неутомимым солнцем, чувствовали себя, словно живые омары в котле на медленном огне. Услышав голоса Берты и Зои, я подумала, что в жизни не слышала звука приятнее: несколько встревоженные нашим долгим отсутствием, они на лыжах вышли в южном направлении навстречу нам и потом отвели нас на базу.

Оправились мы довольно быстро, но ледовое плато оставило мне свою метку. Когда Росита была маленькой, она часто спрашивала, не собака ли 'укусила маму за палец на ноге'. И я говорила ей: 'Да, большая белая бешеная собака по кличке Метель'. Пока Росита и Хуанито не подросли, я часто рассказывала им сказки и об этой страшной завывающей собаке, и о прозрачных стадах, которые пасут невидимые гаучо, и о том, как кузина Хуана пила чай, стоя под семью солнцами на самом дне мира, и о разных других невероятных событиях.

Когда мы прибыли наконец на базу, нас ждало сильное потрясение. Оказалось, что Тереса беременна. Должна признаться, что, увидев ее большой живот и застенчивую улыбку, я прежде всего почувствовала злость, даже ярость. Чтобы одна из нас скрыла что-то от других, тем более такое! Но, как выяснилось, Тереса и не думала ничего скрывать. Винить можно лишь тех, кто скрыл от нее факты, которые ей более всего необходимо было знать. Воспитывали ее слуги, потом четыре года обучения в монастыре. В шестнадцать ее выдали замуж, и, оставаясь в двадцать лет в полном неведении, она решила, что месячные у нее прекратились 'от холодной погоды'. Впрочем, не так уж это и глупо: у всех нас во время Южного похода они начинались не вовремя или пропадали по мере того, как усиливались холод, голод и усталость. Через некоторое время, однако, всеобщее внимание стал привлекать аппетит Тересы, а потом она, по ее собственному выражению, начала «толстеть». Всех немного беспокоило то, что она долго таскала тяжелые сани, но Тереса чувствовала себя отлично, и единственную проблему представлял собой ее неумеренный аппетит. Насколько мы смогли определить из ее застенчивых упоминаний о последней ночи, проведенной на гасиенде с мужем, ребенок должен был появиться в то же время, что и «Ельчо», примерно 20 февраля. Но уже через две недели после нашего возвращения из Южного похода, 14 февраля, у нее начались схватки.

У многих из нас были дети, некоторым даже доводилось помогать при родах. Кроме того, все, что нужно делать, и так достаточно очевидно. Однако первые схватки бывают долгими и тяжелыми, и мы все очень волновались, а Тереса так вообще боялась просто безумно. Она звала своего Хосе, пока не охрипла. Зоя, потеряв терпение, сказала наконец: 'Боже, Тереса, если ты крикнешь 'Хосе!' хоть еще один раз, я буду молиться, чтобы у тебя родился пингвин!' Но через двадцать долгих часов родилась милая маленькая девочка с красным личиком.

Как только ни предлагали восемь тетушек-повитух назвать ребенка: Полита, Пингвина, Мак-Мердо, Виктория… Но Тереса после того, как выспалась и проглотила здоровую порцию пеммикана, сказала: 'Я назову ее Росой. Роса дель Сур'. Южная Роза. В тот вечер мы выпили в честь нашей маленькой Розы последние две бутылки 'Вдовы Клико' (поскольку последнее писко выпили еще на широте 88ь33 ). 19 февраля, на день раньше, чем мы ожидали, моя Хуана торопливо вбежала в «Буэнос-Айрес». 'Корабль! — сказала она. — Корабль пришел'. И залилась слезами. Хуана, которая не заплакала ни разу за все недели нашего долгого похода, переполненного болью и усталостью.

О нашем обратном плавании рассказывать нечего. Назад мы вернулись без приключений.

В 1912 году весь мир узнал, что храбрый норвежец Амундсен достиг Южного полюса. Потом, много позже до нас дошли известия о том, как капитан Скотт и его люди отправились вслед за ним, но экспедицию снова постигла неудача.

В этом году мы с Хуаной написали письмо капитану «Ельчо», когда в газетах появились сообщения о его отважном рейде к острову Элефант [на российских географических картах — остров Мордвинова], целью которого было спасение экспедиции сэра Эрнеста Шеклтона. Нам хотелось поздравить его и еще раз поблагодарить. Ни единым словом не обмолвился он о нашей тайне. Луис Пардо — человек чести.

Эти последние строки я добавляю уже в 1929 году. Прошедшее время разъединило нас. Женщинам нелегко встречаться, когда они живут так далеко друг от друга. С тех пор как умерла Хуана, я не видела никого из моих старых подруг по экспедиции, хотя иногда мы обмениваемся письмами. Наша маленькая Роса дель Сур скончалась в возрасте пяти лет от скарлатины. Но у Тересы было еще много детей. Карлотта постриглась в монахини десять лет назад в Сантьяго. Мы теперь старые женщины со старыми мужьями, взрослыми детьми и даже внуками, которые когда-нибудь, возможно, захотят прочесть о нашей экспедиции. Даже если они устыдятся своих взбалмошных бабушек, прикосновение к тайне доставит им, наверное, немалое удовольствие. Но они ни в коем случае не должны сообщать о ней мистеру Амундсену! Он будет крайне смущен и очень разочарован. Ему или кому-то за пределами семьи вовсе не обязательно знать о нашей экспедиции. Ведь мы даже не оставили на полюсе следов.

Миссис Джерри Дебри, героиня Перекрестка Гронг, любила прихорашиваться. Это очень помогало деловым связям Джерри, а кроме того, она чувствовала себя донельзя уверенной и счастливой, зная, что волосы свежевыкрашенны, ресницы приклеены намертво, а румяна подчеркивают скулы, как и сказала продавщица. Но очень трудно было выглядеть свеженькой и чистенькой, когда пустыня становится все жарче и жарче, и краснее, и краснее, пока ей не начало казаться, что это похоже на… ну, вы понимаете… преисподнюю, только тут еще и народу меньше. Совсем никого.

— Как ты думаешь, мы не проехали ненароком?… — осмелилась поинтересоваться она и без особого удивления выслушала звук спускаемого пара:

— Как, мать его, мы могли что-то проехать, когда по обочинам ничего, мать его, кроме, мать их, кустов драных на целых девяносто миль?! Господи Иисусе, ну ты и ду-ура!

Ругался Джерри безбожно. Порой с ним так тяжело разговаривать. Ей почему-то казалось — совсем немного, знаете, такая своего рода женская интуиция, — что парни, рассказавшие, как добраться до Перекрестка Гронг, подкалывали Джерри, ну, разыгрывали, что ли. Он так громко разглагольствовал в отеле, как он разочарован этим самым корробори (племенной танец австралийских аборигенов), после того, как притащился на эти выпляски аж из самой Аделаиды. Все сравнивал с индейским танцем, который они