— Эй, есть тут кто? — внезапно выкрикнул Эсдан.

Тишина.

Он крикнул еще раз, громче.

Ответ донесся издали, откуда-то со стороны фасада. Хромая, он спустился к дорожке, открыто, не таясь — а что толку таиться? Огибая дом, к нему навстречу вышли люди, трое мужчин, затем, четвертой — женщина. Имущество в грубой одежде, должно быть, полевые невольники, вышедшие из своих бараков.

— Со мной тут кое-кто из прислуги, — сказал он, остановившись одновременно с ними метрах в десяти. — Мы спрятались в подвале. Тут есть еще кто-нибудь?

— Ты кто такой? — сказал один из них, подойдя ближе и вглядевшись, заметив не тот цвет кожи, не те глаза.

— Я вам скажу, кто я. Но нам безопасно выйти наружу? Там старики, младенец. Солдаты ушли?

— Солдаты убиты, — сказала высокая женщина с бледной кожей и костлявым лицом.

— Одного мы нашли раненым, — сказал мужчина. — Вся прислуга перебита. Кто бросал эти бомбы? Что за армия?

— Не знаю, что за армия, — сказал Эсдан. — Пожалуйста, скажите моим людям, что они могут подняться. Там, за домом, где конюшни. Покличьте их. Скажите им, кто вы. Я не могу идти.

Повязка на его ноге ослабла, переломы сместились; он начинал задыхаться от боли. Он сел на дорожку, ловя ртом воздух. Голова кружилась. Сады Ярамеры сделались очень яркими и очень маленькими, уходя от него все дальше и дальше, отдаляясь сильнее, чем родной дом.

Он не полностью потерял сознание, но в голове у него еще долго все мешалось. Вокруг было множество народу, все под открытым небом, отовсюду воняло горелым мясом, этот запах терзал его небо и вызывал тошнотный кашель. Потом появилась Камза и крохотная синеватая тень спящего личика на ее плече. Потом появилась Гана, говорящая остальным: «Он выказал нам дружбу». Парень с крупными руками заговорил с ним, сделал что-то такое с его ногой и забинтовал ее заново, что вызвало сперва жуткую боль, а затем облегчение.

Он лежал навзничь на траве. Рядом с ним кто-то другой лежал навзничь на траве. Это был Метой, евнух. Голова у Метоя была окровавлена, черные волосы обгорели почти под корень и побурели. Лицо его цвета пыли побледнело и приобрело синюшный оттенок, как у младенца. Он лежал тихо и изредка моргал.

Сияло солнце. Слышно было, как разговаривают люди, множество людей, и даже где-то поблизости, но они с Метоем лежали на траве, и их никто не тревожил.

— Флаеры были из Беллена, Метой? — спросил Эсдан.

— С востока, — Резкий голос Метоя звучал сипло, еле-еле. — Насколько я понимаю. — Помолчав, он добавил. — Они хотят перебраться через реку.

Эсдан обдумывал это некоторое время. Его рассудок все еще не справлялся, как должно.

— Кто хочет? — спросил он наконец.

— Эти люди. Полевые рабы. Имущество Ярамеры. Они хотят встретить Армию.

— Армию Вторжения?

— Армию Освобождения.

Эсдан приподнялся на локтях. От этого движения в голове у него прояснилось, и он сел. Он посмотрел на Метоя.

— Они ее найдут?

— Если на то будет воля Владыки, — сказал евнух.

Вскоре Метой попытался приподняться, как Эсдан, но не смог.

— Меня накрыло взрывом, — сказал он, задыхаясь. — Что-то ударило меня по голове. В глазах двоится.

— Вероятно, сотрясение. Лежите смирно. Не засыпайте. Вы были заодно с Банаркамье или вы наблюдатель?

— Я ваш коллега.

Эсдан кивнул, запрокинув голову.

— Фракции нас погубят, — слабым голосом произнес Метой.

Камза подошла к Эсдану и села на корточки.

— Они говорят, мы должны переправиться через реку, — поведала она своим мягким голосом. — Туда, где народная армия будет нас охранять. Я не знаю.

— Никто не знает, Камза.

— Я не могу взять Рекама через реку, — прошептала она. Ее лицо напряглось, губы стиснулись, брови опустились. Она плакала молча, без слез. — Вода холодная.

— У них будут лодки, Камза. Они присмотрят за тобой и за малышом. Не тревожься. Все будет хорошо. — Он знал, что его слова бессмысленны.

— Я не могу уйти, — шепнула она.

— Тогда останься, — сказал Метой.

— Они сказали, что сюда придет другая армия.

— Может прийти. Скорее все-таки придут наши.

Она взглянула на Метоя.

— Ты вольнорезанный, — сказала она. — Вместе с другими. — Она оглянулась на Эсдана. — Чойо убит. Всю кухню разнесло на горящие обломки. — Она укрыла лицо руками.

Эсдан сел прямо и потянулся к ней, погладил ее по плечу, по руке. Он коснулся головки младенца, его тоненьких сухих волосиков.

Гана подошла и воздвиглась над ними.

— Все полевые собираются перебраться через реку, — сказала она. — Ради безопасности.

— Здесь вам будет безопаснее. Здесь, где есть еда и крыша над головой. — Метой говорил рублеными фразами, не открывая глаз. — Чем идти навстречу наступлению.

— Я не могу взять его, мама, — прошептала Камза. — Ему нужно тепло. Я не могу, я не могу взять его.

Гана склонилась и заглянула малышу в лицо, очень мягко коснувшись его одним пальцем. Ее морщинистое лицо отвердело, как кулак. Она выпрямилась, но не расправила спину, как обычно. Она сутулилась.

— Хорошо, — сказала она. — Мы остаемся.

Она села на траву рядом с Камзой. Люди вокруг них двигались безостановочно. Женщина, которую Эсдан видел на террасе, остановилась возле Ганы и сказала:

— Пойдем, бабушка. Пора идти. Лодки готовы и ждут.

— Остаемся, — сказала Гана.

— Почему? Не можешь бросить старый дом, где ты трудилась? — ехидно спросила женщина. — Погорел он, бабушка! Пойдем же. Бери эту девушку с малышом, — Она бросила беглый взгляд на Эсдана и Метоя. Их судьба ее не заботила. — Пойдем же, — повторила она. — вставай, ну.

— Остаемся, — сказала Гана.

— Прислуга полоумная, — сказала женщина, отвернулась, развернулась, пожала плечами и ушла.

Кое-кто еще останавливался, но не дольше, чем на один вопрос, на секунду. Они устремлялись вниз по террасам, по залитым солнцем дорожкам вдоль тихих прудов, вниз, к лодочным сараям возле большого дерева. Спустя недолгое время все они ушли.

Солнце начинало припекать. Должно быть, полдень скоро. Метой был бледнее обычного, но он приподнялся, сел и сказал, что в глазах у него почти уже не двоится.

— Нам нужно перебраться в тень, Гана, — сказал Эсдан. — Метой, вы можете встать?

Он спотыкался и пошатывался, но шел самостоятельно, и они перебрались в тень садовой ограды. Гана отправилась поискать воды. Камза держала Рекама на руках, крепко прижимая к груди, заслоняла его от солнца. Она уже долго ничего не говорила. Когда они усаживались, она сказала полувопросительно, безучастно оглядевшись по сторонам: