Несколько секунд Настя сидела неподвижно. Затем вскочила и, как попавший в клетку хомячок, заметалась в поисках выхода. Номер был роскошный: с двуспальной кроватью и недвусмысленными зеркалами на потолке. Во всю левую стену тянулся зеркальный же шкаф, в изголовье кровати висела пушистая медвежья шкура.

Настя бросилась к окну: это были наглухо задраенные и пуленепробиваемые стеклопакеты. Далеко внизу, на мощеном дворе, горели ровные галогенные фонари, да под окном торчала квадратная коробка кондиционера. В шкафу не было ничего, кроме пустых вешалок. В прикроватной тумбочке обнаружилась лишь свежая пачка презервативов.

Настя бросилась в ванную, обернула кулак пушистым полотенцем и изо всей силы саданула по большому зеркалу, висевшему над беломраморной раковиной. Зеркало с шумом посыпалось вниз. Один из осколков оцарапал Насте плечо.

Настя разодрала полотенце, обернула им один из осколков – острый, треугольный, похожий на плавник акулы, – и кинулась в комнату, к окну. Осколок она бросила на подоконник, вцепилась в наглухо задраенный стеклопакет и принялась трясти раму.

– Они не открываются. И не бьются.

Настя обернулась.

На пороге комнаты, скрестив руки, стоял Константин Цой. Он был все в том же черном нитяном свитере и кожаной куртке сверху. В полутьме прихожей он напоминал корейского викинга.

– Не бьются, – повторил Цой, – еще вздумается какому-нибудь идиоту в меня пострелять. А я этого не люблю. Еще я не люблю, когда девушка заигрывает, а потом убегает домой. У девушки могут быть серьезные неприятности.

Цой неслышным шагом подошел Насте и приподнял ей подбородок. Настя отступила на шаг, прижимаясь спиной к подоконнику. Цой обнял ее. Настя правой рукой нашарила осколок зеркала и с заполошным визгом полоснула Цоя.

Цой, отшатнувшись, перехватил руку Насти, но даже его безупречная реакция слегка запоздала: осколок прошелся по кожаному рукаву. Цой не пострадал совершенно, на кожанке осталась только большая рваная царапина. Осколок выворотился из полотенца, ободрав Насте ладонь, и улетел под шкаф.

Глаза Цоя на мгновение из голубых стали черными. Насте показалось, что она смотрит в собственную могилу. Она снова взвизгнула, стальные руки Цоя обхватили ее и швырнули на кровать.

Настя скатилась было с кровати, но Цой тут же поймал ее и водворил обратно. Через мгновение Цой, как был, в джинсах и кожанке, лежал на кровати поверх Насти, разводя ее руки в сторону и прижимая ее к покрывалу своим весом.

Настя попыталась ударить его коленом в пах, но даже не смогла пошевелиться. Она снова завизжала и попыталась укусить Цоя. Единственное, до чего она могла дотягуться, была все та же пуленепробиваемая кожанка. Настя всхлипнула и закрыла глаза.

Когда она открыла их, Цой все также прижимал ее к постели, но зрачки его из черных опять стали голубыми.

– Ну ты дура, – проговорил Цой, – ну ты дура.

– Денис все равно узнает, – сказала Настя, – Денис тебя…

Цой по-прежнему крепко сжимал ее запястья. Лицо его было в десяти сантиметрах от лица Насти.

– Послушай, девочка, – сказал Цой, – я не собираюсь тебя трогать. Я просто хотел тебе объяснить, что если ты будешь вести себя так, как сегодня вечером, ты очень скоро нарвешься. Вот так нарвешься.

Пальцы Цоя разжались, выпуская ее левую руку, и Цой слегка погладил ее по щеке. Это было страшно и почему-то приятно. Пальцы у Цоя были белые и гладкие, с розоватыми полукружьями ногтей, и волосы у него были как мелованная бумага.

– И еще один совет, – сказал Цой, – когда тебя загнали в безвыходное положение, – не рыпайся. Только очень глупый человек сопротивляется, если положение безвыходное.

Цой резко встал, отряхнулся. След от стеклянного осколка на его рукаве все-таки был виден очень хорошо. Взъерошенная Настя села на постели, скрестив ноги калачиком.

– Приведи себя в порядок. – сказал Цой, – у тебя царапина на руке. Тебя отвезут, куда ты скажешь.

Настя поправила съехавшую под грудь кофточку. Прищурилась.

– И вы меня совсем не хотите? – улыбаясь из-под прядки сбившихся волос, спросила Настя.

Цой, скрестив руки, оглядел ее.

– Проблем будет больше, чем кайфа, – ответил Цой.

Когда, спустя двадцать минут, посерьезневшая и несколько просветленная Настя спускалась в холл, она увидела, как на третий этаж в номер Цоя поднимается молодая девушка в приталенной кофточке из искусственного меха и джинсах, украшенных перьями.

После разговора с Цоем Бельский прошел на третий этаж казино, туда, где располагались комнаты для особо важных гостей.

Это был не такой уж большой номер: удобная комната с огромной кроватью и такая же большая ванна. В ванне был зеркальный потолок и стены, и посереди ее стояла джакузи, похожая на огромный увеличенный цветок орхидеи. Из никелированного крана била парная вода, взбивая пышную пену, и из этой пены Степану улыбалась красивая черноволосая девочка.

Бельский, кажется, даже помнил, как ее зовут.

Бельский рассеянно поглядел на девочку, а потом вышел в спальню и позвонил Цою.

– Костя, – сказал он, – дай-ка мне твой самолет. Я возвращаюсь в Москву.

Спустя полчаса Степан Бельский дремал в широких креслах представительского Як-42. Он был слишком пьян, чтобы самому сесть в кресло пилота, да он и не любил гражданских самолетов. Это было все равно что гоняться на «Жигулях» вместо «Феррари».

Разговор с Цоем прочистил мозги, и Бельский внезапно осознал, как он жил всю эту неделю. А жил он паршиво: пил утром технический спирт с летчиками, а ночью дорогой коньяк в «Версале», плескался в бассейне с проститутками, и были эти девки после Майи как тюремная баланда после обеда в «Ритце». Можно есть, если голоден. Но невкусно, и все время думаешь, а помыли ли на кухне жестяную миску?

Степан Бельский не был бабником, в отличие от Цоя. Девушка, которую он любил перед армией, его не дождалась и выскочила замуж сначала за русского, потом за американца. Они встречались в 87-м, американец как раз был в проекте. Девушка объяснила Степану разницу между ним и американцем и уехала за границу.

Году в 96-м она приезжала обратно, пыталась его отыскать. Девиц вокруг было всегда в достатке – сначала вульгарных телок с Тверской, потом элитных девочек из элитных агентств, одним из которых Бельский по сути владел на пару с высоким чином в МВД. Девочки были глупые и продажные, – были и умненькие, но в глазах всех из них сквозило жадное понимание, кто такой Степан Бельский и как устроится в жизни девушка, которая станет его женой. Некоторые из них добивались его внимания любой ценой, одна, когда они расстались, пыталась покончить с собой, – но Бельский не верил, что молодая девушка способна в него влюбиться. Были и другие, постарше, уже состоявшиеся певицы или актрисы, – они многое пережили, ото многого устали, с ними было иногда забавно общаться, и сквозь шкурное любопытство в их глазах порой проглядывал интерес к самому Степану. Степан относился к ним как к одежде из секонд-хенда.

Еще были дочки его друзей. Он даже ухаживал за одной, за той самой, пленку с шестнадцатилетием которой он добывал у Анастаса. После истории с пленкой ухаживание кончилось.

Майя Извольская была совсем другое. Она была так серьезна, словно выросла в семье профессора, а не бизнесмена. Она не лезла наверх, ободрав душу об острые осколки жизни и хамство мужиков, она не была жадна и наивно-глупа, как большинство проституток. Она страшно задела Бельского словами об американском женихе, он даже не знал, что эта рана еще способна болеть.

Ей он мог верить. Девушка, носящая фамилию Извольская, точно уж любила не за деньги и не за пользу, которую такое большое и злобное животное принесет ее семье. Она любила его ради него самого.

В 10.30 по московскому времени Як-42 коснулся посадочной полосы: в Москве было столько же, сколько в Черловске, когда Степан улетал.

Эта неделя была для Майи ужасной. Степан уехал в Черловск наутро после разговора с Ревко. Он