как она будет очень тщательно изучать компании, с которых приходили деньги, то не исключено, что она узнает много нового о торговле российским оружием. В том числе и ядерными материалами со странами, которым эти материалы продавать не рекомендуется.

– Не докопается, – сказал Ревко.

– Очень бы хотелось верить. В изменившейся международной обстановке это было бы совсем некстати.

Президент открыл одну из папок, лежавших на столе, и достал оттуда новый лист бумаги.

– Это твоя записка о необходимости преобразования ФГУП «Южсибпром» в государственный холдинг «Федеральная промышленная компания», – сказал президент. – В ней приводятся некоторые цифры. Написано, что за время промышленной войны между группой «Сибирь» и Ахтарской металлургической компанией только прямые потери нашей экономики составили около семидесяти миллионов долларов. Экологический ущерб от аварии на Павлогорском ГОКе – еще двадцать миллионов. Потенциальный ущерб от провал программы «МиГ-Еврофайтер» – двенадцать миллиардов долларов, которые очень пригодились бы нашей оборонке. И вдруг выясняется, что ты принимал самое деятельное участие в нанесении этого ущерба, причем играл за обе стороны, и с каждого миллиона, который потеряла экономика, ты получил свой оффшорный грош.

– Я не получал денег, – еще раз повторил Ревко, – что же касается ущерба, да, это был ущерб. Но это ущерб временный, а люди, подобные Цою, Бельскому и Извольскому – это ущерб постоянный. И ради того, чтобы уничтожить их, следует идти на определенные жертвы. Потому что завод, производящий МиГи, должен принадлежать народу, а не бандиту по кличке Степан Очаковский. Потому что только бандит может придумать продавать современные самолеты европейцам! А я – я бы предпочел их задаром поставлять Ираку или Ирану, нашим естественным стратегическим союзникам!

– На какие шиши? – процедил Извольский.

– А на те шиши, которые мы выручим от экспорта вашей стали, вашего алюминия, которые вы украли у народа, – ответил Ревко. – Ты думаешь, так будет вечно продолжаться, металл ты будешь производить здесь, а прибыль отгонять на оффшор? В государственном холдинге…

– Постой, Саша, – насмешливо перебил президент, – какой оффшор? Твой оффшор? При всем моем неуважении к покойнику Бельскому, у меня нет сведений, чтобы он зараз отгонял в «банко дель Миро» по сорок восемь лимонов зелеными. Так что у меня большие сомнения в том, как будет функционировать твой холдинг.

– А так и будет, – сказал Альбинос, – что каждый год в нем будут сменяться начальники, и каждый год начальник будет отгонять половину прибыли на оффшор, а потом каждый последующий начальник будет сажать каждого предыдущего.

Президент поднял на него прозрачные глаза.

– Константин Кимович, – сказал он, – я бы попросил вас не комментировать меня. Мне мои мысли вполне понятны самому. И если мне покажется, что они совпадают с вашими, я буду склонен думать, что я в чем-то ошибаюсь. Я вообще не склонен доверять человеку, который бежал из СССР и изменил родине.

Лицо Цоя стало белей, чем его волосы. В кабинете на несколько секунд наступила мертвая тишина.

– Александр Феликсович, – продолжил президент, – меня не удовлетворили твои объяснения касательно денег на швейцарских счетах. В связи с этим я хотел бы услышать более откровенный ответ на вопрос: как именно погиб Степан Бельский?

Ревко поднял голову. Он смотрел прямо на Извольского.

– Степана убрали мои люди по твоей просьбе, Слава, – ответил Ревко, – что же касается меня, то я жалею лишь о том, что отказал в твоей второй просьбе и не убрал Альбиноса.

– Не очень убедительный ответ, – сказал президент, – мне кажется, Вячеслав Аркадьич вряд ли стал бы просить о такой работе постороннего. Он бы попал в слишком большую зависимость. В конце концов, у него дома слишком хорошие повара, чтобы он еще платил за обед в ресторации. В этой связи у меня вопрос – учитывая, что ты взял с обоих участников сделки в совокупности восемьдесят семь миллионов долларов, и ни одному из них не намеревался отдавать заводов другого, – что произошло бы с Константином и Славой после образования холдинга?

– Ничего. Потому что я не брал их денег.

Президент кивнул.

– К сожалению, Саша, твои ответы меня не очень удовлетворили. И ты сам понимаешь, почему.

– Я их не брал! Такого – не утаить!

– Почему же, Саша. Утаить. При определенных условиях. Вот что мне понравилось в обоих гражданах промышленниках – они как-то не задумались над одним простым вопросом – а зачем тебе столько денег? А ответ очень прост. Столько денег нужно только на свержение законной власти. Так что утаить эти деньги можно, не только убив господ промышленников, как это показалось им. А и убив меня. Ты не перепутал Россию с очередной Руандой?

– Ты делаешь ошибку, я…

– Я очень часто слыхал от тебя эти слова в последнее время, Саша. Я не пересмотрел итоги приватизации – «ты делаешь ошибку». Я не меняю правительство – «ты делаешь ошибку». Я не посадил в тюрьму парочку взяточников – «ты делаешь ошибку». Тебе надоело количество ошибок, которые я, по твоему мнению, делаю? Ты решил вспомнить старое ремесло, и даже методы финансирования выбрал старые, не правда ли? Я помню, как ты мне рассказывал, сколько правительств ты сменил на деньги от экспорта МиГов, и по-моему, тогда у твоего оффшора тоже был счет в «Банко дель Миро»!

– Я не планировал государственного переворота, – сказал Ревко, – я всего лишь хотел создать государственную компанию.

Президент резко повернулся на каблуках и ушел в комнату отдыха. Повинуясь его молчаливому жесту, за президентом последовали Александр Ревко и присутствовавший при сцене зам администрации.

Через мгновение в кабинете появились четверо безукоризненно одетых молодых людей. Двое остановились за спиной Цоя, а двое остались приглядывать за Извольским.

Цой невозмутимо присел у стола для совещаний и принялся ждать. Извольский ходил из угла в угол, стараясь держаться подальше от корейца.

Прошло еще двадцать минут, и зам администрации вновь появился в кабинете, оглядел Цоя с Извольским и вышел куда-то в предбанник. Когда через десять минут он вернулся, в руках у него был небольшой черный ящичек.

– Вам, наверное, интересно, господа, – сказал чиновник, – Президент подписал приказ об увольнении Александра Ревко.

Цой глядел перед собой ничего не выражающим взглядом.

– А это что? – спросил Извольский, показывая на ящичек.

– Подарок. Подарок по случаю десяти лет добрых отношений, связывавших президента, Александра Феликсовича и меня.

Замадминистрации поднял крышку, и Извольский увидел небольшой вороненый пистолет, покоящийся между обитых розовым шелком стенок.

Замадминистрации резко закрыл ящичек. Через мгновение за ним захлопнулась дверь в комнату отдыха.

Извольский и Цой невольно переглянулись.

Прошло еще пять минут, и в кабинете появился президент. В руках его по-прежнему была бумага об образовании «Федеральной промышленной компании».

– Константин Кимович, – сказал он, – Вячеслав Аркадьевич. Если я услышу, что вы предпринимаете какие-либо действия друг против друга, даже если кто-то спер у другого хоть макаронную фабрику, – я подпишу этот указ. Вам все понятно?

Когда Извольский и Цой вышли из здания, был уже глубокий вечер. Погода стояла ясная и холодная, брусчатка Кремля блестела от изморози.

Охранники обоих, если не считать единственного невооруженного телохранителя Извольского, остались за Боровицкими воротами, и теперь Извольский и Цой шли по мостовой бок о бок, ежась от непривычно холодного ветра.

Цой чувствовал себя неуютно без автоматов вокруг. Извольский глядел куда-то вбок. Неприязнь между