остановились на постоялом дворе, чтобы переждать непогоду, и он послал оттуда несколько записок своей былой возлюбленной. Но все записки остались без ответа, и тогда, задетый молчанием, человек оставил жену в доме ее отца, а сам отправился в замок.
Он едва не прошел мимо замка, настолько там все изменилось. От больших ворот, которые были ему так хорошо знакомы, остались лишь унылые столбы, торчавшие из глинистой земли. Не нашел человек и высоких синих лакированных
В замке никого не было. Какой-то ужасный ураган до основания разрушил левое крыло, да и от самого замка немного осталось. В старом доме, неподалеку от замка, человек нашел изможденную монахиню, которая назвалась дочерью одного из слуг. Он спросил ее, где теперь госпожа, но она ответила: “Увы, господин, этого никто не знает”.
Он продолжал поиски, но никто в округе не мог ему помочь. Однажды темной дождливой ночью человек остановился на перекрестке дорог вместе с одним монахом. Вдруг он услышал голос, который показался ему знакомым, и заглянул в щель старого дома. Там, на полу он увидел иссохшую женщину, в которой сразу же узнал свою возлюбленную. Вместе с монахом он бросился к ней и вгляделся в ее лицо. Она, несомненно, умирала, и человек попросил монаха прочитать над ней сутру. “Призовите будду Амида”, — попросил ее монах. Женщина ответила; “Я вижу сияющую колесницу... Нет, это золотой лотос”. “Прошу вас, госпожа, — умолял монах, — вы должны обратиться к будде Амида. Иначе мы не сможем просить о переселении вашей души. Вы должны воззвать к нему всем сердцем”. “Я ничего не вижу, — закричала женщина. — Только мрак”. “Госпожа...” — “Мрак и холодный ветер. Черный холодный ветер”.
Монах хлопотал над несчастной, а тот человек молился будде Амида. Постепенно крики женщины утихли и растворились в порывах ветра.
Какое-то время Юкио молчала.
— Это конец?
— Не совсем. Через несколько дней, в полнолуние монах сидел на том же перекрестке, кутаясь от холода в свой потрепанный плащ.
Мимо проходил какой-то самурай и напевал песенку. Увидев монаха, он присед рядом с ним. “Это то самое место? — спросил самурай. — Говорят, возле замка Року-но-мия по ночам можно услышать женский плач. Что ты об этом знаешь?”
“Слушай”, — коротко ответил монах, и самурай прислушался. Он не слышал ничего, кроме обычных ночных шорохов. Но вдруг ему показалось, что раздался горький женский плач. “Что это?” — изумился он.
“Молись, — сказал монах. — Молись о духе, который не попал ни на небеса, ни в преисподнюю”.
Но самурай, в душе которого не было Бога, только посмотрел на монаха и пошел своей дорогой.
Юкио и Николас позавтракали в гостинице и вышли на улицу. Было холодно и сыро, туман еще клубился у самой земли. Поезд, на котором они приехали, все еще стоял на станции — пожалуй, точнее было бы назвать это полустанком: единственная платформа, закрытая дощатым навесом на толстых деревянных столбах. Снаружи навес был покрыт лаком от дождя и соленого воздуха, но изнутри доски оставались голыми. До сих пор держался душистый запах кедра.
Несколько железнодорожников вскочили в поезд, который подался немного вперед и остановился на огромном диске. Диск медленно развернулся, и поезд подъехал с противоположной стороны платформы, готовый отправиться в Осаку.
Солнце призрачно пробивалось сквозь туман посреди совершенно белого неба.
Они приблизились к порту, и Николас уже мог различить два или три высоких белых паруса рыболовных лодок, которые осторожно выходили из бухты. Он знал, что за ними, вдалеке, прячутся равнины азиатского побережья.
Когда они вышли на мыс, Николасу показалось, что на юге, за узким проливом, он видит темные холмы острова Кюсю.
— Как здесь тихо. — Юкио потянулась по-кошачьи. — Как непохоже на Токио, иди Осаку, или даже Киото. Будто здесь никогда не было ни войны, ни индустриализации. Можно представить, что мы в семнадцатом веке.
— Среди самураев и их возлюбленных, да? Юкио сделала глубокий вдох.
— Словно мы на краю Земли.
Она повернулась к Николасу и обхватила его руку тонкими пальцами. Его поразила чистота и трогательность этого жеста. Резкий запах сушеной рыбы висел в воздухе, прилипая к ноздрям. Огромные чайки кружились низко над берегом.
— Почему нам не остаться здесь, Николас?
— Здесь?
Юкио по-детски кивнула головой.
— Да, здесь. Почему нет? Здесь так хорошо. Можно забыть обо всем, начать все сначала. Точно мы родились заново.
Николас посмотрел на нее, и пальцы Юкио на его руке судорожно сжались.
— Прошу тебя, — сказала она; ее голос звучал глухо, как под высокими сводами собора. — Давай не поедем дальше. Зачем? Разве в Кумамото может быть лучше, чем здесь? Здесь у тебя есть я, есть море. Мы можем выходить в океан, можем даже доплыть до материка. Это не так далеко — сколько времени это может занять? А тогда...
— Это несерьезно, — возразил Николас — Ты должна реально смотреть на вещи.
— Реально смотреть на вещи? — воскликнула Юкио. — А что я, по-твоему, делаю? Там, — она указала рукой на север, откуда они приехали, — у меня ничего нет. Ни любви, ни жизни. А на юге, в Кумамото — что там? Сайго. Сайгой его проклятые тайны. Мне от этого тошно.
Они поравнялись с уличным торговцем. Николас подошел к нему и вернулся к Юкио с двумя бумажными стаканчиками тофу в сладкой коричневой глазури и деревянными ложечками.
Юкио посмотрела на стаканчик, потом на Николаса.
— Что с тобой? — спросила она.
Налетел сильный порыв влажного ветра с моря, и она отбросила волосы с лица; несколько прядей прилипли к мокрому уголку ее губ.
— Ты обращаешься со мной как с ребенком, утешаешь меня сладостями. — Юкио выбила стаканчик из его протянутой руки. Стаканчик упал на землю и расплылся бесформенным бело-коричневым пятном. — Каждое утро я просыпаюсь в надежде, что вся моя прежняя жизнь окажется сном. Но это не сон. Понимаешь? А теперь мне не хочется уезжать отсюда. — Николас медленно двинулся вперед. — Николас, прошу тебя. — Юкио шла согнувшись — то ли от ветра, то ли под грузом своих чувств; скорее всего, и то и другое. — Умоляю тебя — останемся здесь. Я не хочу ехать на Кюсю.
— Но почему? Ты с самого начала знала, куда мы едем. На что ты рассчитывала?
— Не знаю, — ответила она печально. — Я не заглядывала так далеко вперед. Я не такая, как ты — я никогда не строю планов. Просто я хотела быть с тобой...
Юкио поднесла ладонь ко рту и широко раскрыла глаза, отворачиваясь от него и наклоняясь к земле.
— Юкио...
— Оставь меня. Я сама не знаю, что говорю. Николас отбросил свой стаканчик и обнял ее за плечи.
— Ничего не понимаю, — сказал он. — Объясни мне, что с тобой.
— Ты прекрасно знаешь, — проговорила она не оборачиваясь, — что я не могу.
— Юкио, — он сильнее притянул ее, — ты должна мне сказать.
— Я не могу. Не могу. Николас повернул ее к себе.
— Ты можешь. — Он смотрел в ее большие испуганные глаза, из которых готовы были брызнуть слезы. — Тебе будет легче, если я скажу?
— Да. Нет. Не знаю. — Юкио поняла, что он имеет в виду.
— Я люблю тебя, — сказал Николас. — Не знаю, когда я это понял. Я...
— Нет! Нет! — взмолилась Юкио. — Не говори этого. Прошу тебя. Я этого не вынесу...
— Но почему?
