У нее бронзовая кожа, почти полинезийские черты лица, типичные для кхмеров, властные манеры. Она потрясающе красива, но, пожалуй, не так изыскано красива, как ее дочь, в которой смешался Восток и Запад.

Глядя на Селесту, думаешь о затишье перед бурей: спокойная, безмятежная внешне, сгусток энергии внутри. Она кажется еще более искушенным политиком, даже чем ее муж, М. Вогез.

Она также, кажется, не прочь затащить Криса в свою постель.

- Вы думаете, что Сутан не будет возражать? - спрашивает ее Крис.

- Гнев бывает разным, - говорит Селеста, - в зависимости от того, кто его вызывает. - Она тянется к нему, целует в щеку. - Поверь мне, это послужит на пользу моей дочери. Я безуспешно пытаюсь вывести ее из себя с тех пор, как купила для нее ее первый лифчик.

Интересно, как бы я вел себя по отношению к такой матери? - думает Крис.

- А ваш муж?

- Что касается его, - отвечает Селеста, - то я абсолютно свободна делать, что захочу. Он научился с годами понимать, что единственный способ меня удержать - не держать вовсе. - Она улыбается очаровательной, но не совсем искренней улыбкой. - Вот видишь, тебе совсем нечего бояться. Совсем наоборот.

- Вы мне сначала объясните, - говорит он, демонстративно заглядывая за ее откровенный вырез, - каким образом Карл Маркс и Диор уживаются в одном и том же месте?

Селеста смеется.

- Вот это да! Не только это, - она согнула его руку, пробуя мускулы, - но еще и остроумие впридачу! Нет, я положительно должна заполучить тебя.

- La curiosite est un vilain defaut, - не сдавался Крис. Любопытство погубило кошку. - Может, и я погибну во цвете, но все же: можете ли вы ответить на мой вопрос, мадам?

Она погладила заинтриговавшее ее переплетение вен на его ладони.

- Ты прав. Маркс никогда бы не понял, насколько необходим для жизни Диор. Пусть я и радикал в политике, но я ведь еще и живая женщина. Кроме того, деньги и у радикалов не пахнут.

Осторожно, как щупальцу осьминога, Крис снял со своего плеча ее руку.

- Я люблю вашу дочь, мадам.

Селеста опять засмеялась, и смех неприятно кольнул его.

- Тебе еще надо так многому научиться в жизни, mon coureur cycliste. - Она одарила его улыбкой, значение которой он не понял. - Ты еще молод. И ты думаешь, что ты можешь держать свою любовь вот так, зажатой в кулаке. Но ты еще не знаешь, что любовь - как песок. Чем сильнее ты сжимаешь руку, тем быстрее она исчезает между пальцами.

- Вы ошибаетесь.

- Ошибаюсь? - Селеста смотрит на него долгим взглядом, от которого становится неловко. Затем вдруг ослепляет его улыбкой, и лучезарной, и соблазнительной. - Ну ладно, ты ведь действительно еще молод, а молодость даже глупость заставляет выглядеть как достоинство. - Они стоят так близко друг к другу, что никто не мог заметить, как она взяла его руку и прижала ее к своей промежности.

Крис попытался вырвать руку, но Селеста - откуда и сила взялась? - держала ее, как клещами.

- Нет, нет, - говорит она, - тебе пора узнать, какова на ощупь настоящая женщина. - Ее плоть очень горяча, и вся как бы пульсирует под его рукой. Совершенно очевидно, у нее под платьем от Диора ничего нет. Она пошевелила его рукой. - Погладь ее, погладь. - Его средний палец внезапно проваливается во внезапно открывшуюся складку, ресницы Селесты трепещут от удовольствия. Неужели тебе, в твои годы, никогда не хотелось быть частью чего-то великого, прошептала она. - Чего-то большего, чем ты сам. Вечная любовь к моей дочери, которой ты тешишься, ничто по сравнению с тем, о чем я говорю: об участии в социальном переустройстве мира. Восстание! Смерть на баррикадах! Наш первейший долг, завещанный самим Богом, помочь восстановить социальную справедливость по отношению к тем, кому не повезло и они родились в нищете. - Ее прекрасное лицо перекосилось в насмешке. - Неужели ты действительно хочешь прожить свою жизнь так, как решила прожить она, открестившись от всякого святого дела? Как бессмысленна, как ничтожна такая жизнь!

Он жары и табачного дыма Крис почувствовал, что у него вдруг закружилась голова, стало трудно дышать. Ощутив, что пальцы Селесты уже обхватили его член, он вырывается от нее.

Опьяневший от ее слов и ее рук, он, спотыкаясь, поспешил прочь, и в ушах его все звучал ее смех.

- Все, что нужно моей матери, - говорит ему Сутан, когда они танцуют под звуки латиноамериканского оркестра, - так это выяснить, насколько быстро ей удастся развратить попадающихся в ее поле зрения мужчин.

- Всех, кого попало? С чего такая ненависть к ним? - спросил ее Крис, думая, стоит или не стоит говорить Сутан, что ее мать пыталась соблазнить и его тоже.

- Предпочтительно западного происхождения, - ответила Сутан, так отплясывая самбу, что лица танцующих сами поворачивались к ним. - Она мстит им за то, что происходит с ее страной, с Камбоджей.

Он подумал о одержимости судьбами страны Селесты и о безразличии к ним ее дочери. Султан, как и он, сама выбирает для себя пристрастия. - У ее ненависти есть свои причины.

- Да, но не формы, в которую она выливается. Для моей матери все, кто не желает политизироваться, достойны всяческого презрения. Селеста верит в предопределение и революцию так, будто эти слова начертаны на небесах самим богом.

Капли пота, как бриллианты, сверкали на ее голых плечах. Она сбросила с ног туфли. Молодая латиноамериканка пела по-португальски, призывая своего любимого остаться с ней вечно на белом песке, где они будут вместе слушать шорох волны такого синего-пресинего океана.

- Ты не голоден? - Зеленые точечки в глазах Сутан казались в этом слабом освещении больше, чем обычно. - Я спрашиваю, хочешь подкрепиться?

Они вблизи больших дверей, за которыми сад, полный свечей и лунного света. Он за руку увлекает ее туда, где эти источники теплого и холодного света чертят по ним полосы теней, раскрашивая, как тигриные шкуры.

Они спешат вниз по древним каменным ступеням, изъеденным мхом и лишайником, мимо пилястров, бледных в свете луны и выщербленных: следы работы неумолимого времени.

За забором живой изгороди, под деревом магнолии в цвету они падают на траву. Запах лаванды и земли. Стук ее сердца, когда он целует ее в грудь.

Он тянет с ее плеч плотно облегающее платье, тянет вниз, пока оно не спускается к бедрам, и даже полосочка курчавых волос виднеется. Целует ее шею, между грудей, спускается ниже. Она открывается его ласкам, уже влажная.

- Mon coeur11, - шепчет Сутан, зарываясь пальцами в его волосы. Она высвобождает груди, тянет его руки к ним. Соски сразу твердеют от его прикосновения.

Ее сильные, беломраморные бедра обхватывают его голову и, по мере нарастания возбуждения, поднимает его выше, выше, пока, вся прогнувшись, не зажимает его в мягких эротических тисках.

Целуя его, она шепчет 'Mon ange, mon beau ange'12, расстегивает ему брюки, ласкает руками, губами, языком, тащит его на себя.

Крис смотрит совсем растаявшими от острого наслаждения глазами, как она склоняется над ним, одетая покрывалом из лунного света. Свет золотит ее кожу, собирая в ложбинках тела таинственную тьму.

Когда она возвращается к его рту, он, вне себя от острого наслаждения, пронизывающего его насквозь, закидывает голову назад и стонет. Слышит ее шепот, потому что ее возбуждение не уступает его; 'Да, да, давай'. И тогда он входит в нее до самого корня.

Потом они лежат рядом, глядя на лунный свет, льющийся на них сверху сквозь листья. Время от времени на крыльях бриза до них доносятся звуки продолжающейся вечеринки: зажигательная самба, чей- то короткий смех, звон стаканов, сдвигаемых вместе.

Они целовались, долго, сладостно, когда вдруг услышали голос Селесты, да так близко, что она не могла быть дальше, чем в нескольких шагах.

- Я счастлива, что могу дать вам все, что вы просите, - сказала она.

А затем - ответ Салот Сара: