Но куда ему было деваться? Кому нужна старая сова, прославившаяся многочисленными битвами на стороне Чистых, ненавидимых во всем совином мире? Жуткоклюва терзала не горечь поражения, а тяжесть дальнейшего пребывания в Титоническом Союзе.
Он все чаще и чаще думал о Нироке и боялся за него. Когда в ночь лунного затмения малыш появился на свет, Жуткоклюв испытал странное чувство, которое точнее всего можно было бы назвать
Док сказал, что поймать беглецов будет просто. Может быть, гибель в Крушильнях будет лучшим концом для Нирока? Ведь если он выживет, его ожидает встреча с матерью… и ужасная Особая церемония, после которой Нирок никогда не сможет стать прежним.
«Но сам-то я прошел через эту церемонию! — невесело подумал Жуткоклюв. — Прошел, хладнокровно убив своего любимого двоюродного брата. Тогда я обожествлял старого Верховного Тито, я готов был умереть за него и сделать все, что он прикажет! Откуда мне было знать, что пролитая кровь навсегда останется в моем желудке?»
Тогда он думал, что поступает правильно. Испытание казалось мелочью по сравнению с правом вступить в элитные войска Тито Альба, которые со временем должны были править всем миром.
Он был молодым, сильным и храбрым, чистым Тито Альба от клюва до кончиков когтей, не то, что эти презренные масковые или пепельные сипухи… Но теперь Жуткоклюв не был уверен в том, что поступил правильно. Теперь у него появились вопросы.
— Жуткоклюв! — вывел его из задумчивости резкий голос Ниры. — Ты понял, что сказал Док Яроклюв?
Он едва не ответил: «Нет, мать-генеральша!» Но Жуткоклюв был уже немолод. Он был зрелой совой, и ему некуда было лететь. Ни одно совиное общество не примет его, он сам сделал себя отверженным. Поэтому он ответил:
— Да, мать-генеральша. Я все понял.
— Мы полетим на другую сторону Крушилен, чтобы посмотреть, что сталось… — Нира на секунду запнулась, но тут же нашлась: — Что сталось с наследником.
«Что сталось! — с непонятной злобой подумал Жуткоклюв. — Она хочет убедиться, что ее сын мертв! Но что, если он выживет?»
Жуткоклюв не хотел произносить этого вслух, но вопрос сам собой сорвался с его клюва:
— Что если Нирок жив, ваше Чистейшество?
Нира ни на секунду не замешкалась с ответом.
— Он мятежник, и будет наказан, как мятежник. Будь он взрослой совой, приговором ему стала бы смерть. Но он молод, и поэтому я дам ему еще один шанс.
«Вот этого-то я и боюсь», — мрачно подумал Жуткоклюв.
Нирок нырнул в вихрящуюся воронку. Сначала он еще пытался не упускать из виду Филиппа, но потом его подхватило, перевернуло вниз головой, подбросило, завертело, и ему показалось, будто обе половины его желудка ударились друг о друга.
Нирок уже не понимал, где верх, а где низ, где право и где лево. Жадные ветра рвали его друг у друга, словно он был куском дичи. Несколько раз он видел собственные перья, уносившиеся в вихре. Неужели он потеряет все свое оперение? Но имеет ли это какое-нибудь значение? Имеет ли какое-нибудь значение, выживет он или погибнет?
Внезапно Нирок понял, что ему уже все равно. Он устал, смертельно устал. Устал не только от погони, но и от жизни со своей странной и страшной матерью. Если жизнь среди Чистых была его единственным спасением, то может, ему лучше умереть в этих свирепых ветрах?
Это была последняя мысль Нирока. В следующий миг крылья его бессильно упали, и наследник почувствовал, как какая-то страшная сила вышибла из его легких воздух. Рев Крушилен стал слабеть и отдаляться. Вскоре Нирок уже ничего не слышал.
Боль
Когда Филиппа выбросило из Крушилен прямо в поджидавшие когти Чистых, он понял, что его собственный поиск правды закончен. Ему стал ясен чудовищный смысл его непонятного возвышения и особого отношения Ниры.
Кто был в числе первых сов, присутствовавших при появлении на свет птенца? Он, Пыльнобровка. Кого назначили лучшим другом наследника? Его, Пыльнобровку. Нира, которая всегда относилась к нему с откровенной брезгливостью, сама сделала его главным другом своего бесценного сына! Все это было неспроста, совсем неспроста…
Теперь Пыльнобровка знал, что его приблизили к Нироку только для того, чтобы юный наследник мог показать себя достойным высокого звания офицера элитного подразделения Чистых.
«Что со мной?» — подумал Нирок, пытаясь подняться с земли. Каждая косточка его тела разрывалась от боли. Он покачнулся и бессильно повалился набок. Потом попытался расправить крылья, но понял, что не чувствует их.
— Где я? — вслух спросил он, и каждое слово гулким эхом отдалось у него в голове.
— Со своей матерью!
Он резко обернулся. Этого не может быть! Как она попала сюда? Может быть, он бредит и видит сон? Нира смотрела на него холодным оценивающим взглядом.
— Мы думали, ты никогда не очнешься. Но ты очнулся. Ты потерял много перьев, но все твои кости целы. Поздравляю, мой птенчик. Ты в хорошей форме и вполне в силах, — Нира помолчала, а потом закончила: — в силах совершить убийство.
— Ч-что?
— Не притворяйся, будто не знаешь, о чем я говорю! Пришло время твоей Особой церемонии, дитя мое. Скажи спасибо, что я простила тебе возмутительное поведение и дала шанс оправдать себя!
Но Нирок был настолько ошеломлен, что ничего не понимал.
— Ну? — пронзительно взвизгнула Нира. — Разве ты не хочешь поблагодарить мамочку за доброту?!
Нирок молча смотрел на мать. Языки пламени бешено плясали перед его внутренним взором. Жуткие картины сменяли одна другую, когтями рвали желудок, надрывали сердце.
— Я жду, — повторила Нира.
— Мама, мы можем поговорить наедине до начала церемонии? — собрав последние силы прошептал Нирок. — Я хочу кое-что спросить у тебя.
Несколько мгновений мать молча смотрела на него, потом медленно кивнула.
— Хорошо, мой сладкий.
Она отлетела на несколько шагов от остальных Чистых и уселась на камень.
Нирок взмахнул крыльями. Каждое движение причиняло ему невыносимую боль, ведь он потерял и сломал столько перьев… Позорно болтаясь из стороны в сторону, Нирок кое-как подлетел к матери.
Когда он опустился рядом с ней, Нира привычным жестом опустила клюв и пригладила редкие перья на своей грудке. Каждый раз, когда она делала это, у Нирока виновато сжимался желудок.
— Ну и страшилище же я! — тихонько засмеялась Нира. Ее смех каким-то чудом снял с него напряжение, и Нирок слегка приободрился.
— Я скучала по тебе, Нирок. Ты — все, что у меня есть.
— Но, мама…
— Ты — мой мир.
«Ее мир? Что это значит? — растерялся Нирок. — Что значит — быть чьим-то миром? Это и есть любовь?»
