— Вы правильно сделали, — признал он. — Процесс зашел слишком далеко — она была в неисцелимом состоянии.

— Иначе ты бы умер, — сказала я. — Старуха, задержавшая нас здесь, была скверная, гнилая, словно эта рука, но она знала, как ее отрезать, — правда, маме пришлось закончить работу за нее.

— Та старуха, что теперь в кладовке, завернутая в половик?

— Ага, в кладовке.

— После всего, через что мы прошли, это уже не должно меня удивлять, — усмехнулся Терри.

— Терри, я должна задать тебе вопрос. Я догадалась кое о чем, хотя лучше бы не догадывалась.

Он смотрел на меня и ждал, пока я подберу слова. Но они все не подбирались, ну никак.

— Вижу, у тебя что-то нехорошее на уме, — первым заговорил Терри. — Судя по тому, как ты на меня пялишься. И дело, похоже, не в том, что я теперь калека.

— Вовсе не в этом.

— Так выкладывай.

— Когда мы нашли тело Мэй Линн, к ее ногам была привязана швейная машинка, и проволока была завязана узлом с бантиком. Позавчера, когда я спустилась к реке, я наткнулась на твой мешок. Я и раньше его видела, видела, как ты его завязывал, но мне и в голову не приходило, да я бы все равно не поверила. Но тут вдруг меня осенило, когда я увидела этот узел с бантиком. Не из проволоки, из веревки, но он выглядел точно так же, как тот. Тогда я призадумалась. Очень уж ты рвался сжечь ее и отвезти в Голливуд. И твоя мама хотела открыть ателье, а твой отчим заставил ее выбросить все, даже швейную машинку. Так оно все и сошлось.

Терри смотрел в стену таким взглядом, каким люди смотрят на приближение вражеской армии.

— Не знаю, почему ты так поступил, Терри, — продолжала я. — Этого я понять не могла, но почти уверена, что это сделал ты. Мне стыдно, что я подозреваю тебя, но все выглядит так, словно…

— Я сделал это, — с трудом выговорил он. — Это я.

Хотя я уже знала это, когда он произнес свое признание вслух, у мира словно отвалилось днище, и я рухнула в этот провал.

— Почему? — повторила я.

— Этого твоя гипотеза не учла? — усмехнулся он.

— Давай свою потезу, — предложила я.

Терри откинулся на подушки. В комнате было так душно, словно мы сидели в мешке, набитом куриными перьями.

— Столько лет мы дружили, — сказал он, — и вот чем все это кончилось.

— Как это вышло? — настаивала я. — Как и почему?

— Мы с ней кое о чем говорили по секрету. Я понял, что она собирается в Голливуд. Я был рад за нее, по-настоящему рад, и даже подумал, не поехать ли и мне с ней. Она много чем со мной делилась и говорила, что может меня исцелить — она была в этом уверена.

— Исцелить?

— Чтобы я больше не был педиком.

— Ох!

— Я думал, жизнь станет для меня лучше, если я научусь любить девочек. Судя по тому, как мужчины реагировали на Мэй Линн, я понимал: если уж кто-то сможет меня привлечь, так это она. Однако ничего не вышло. Она не нравилась мне — в смысле, как должно быть, как девушка парню. Мы с ней пошли поздно ночью купаться, залезли на старый дуб, чтобы прыгать с той толстой ветки. Было темно, она разделась догола, и я тоже, и она встала на толстой ветке во весь рост, одно колено выставила вперед, руки на бедрах, и говорит мне: «Терри, тебе нравится мое тело?»

Я не знал, как правильно ответить на этот вопрос, пробормотал что-то вроде: «Замечательное тело. Очень симпатичное», и она вдруг взбесилась. Я не знал, какого ответа она ждала. Она сказала: «Неужели ты не можешь посмотреть на меня, как мужчина смотрит на женщину? Ты не хочешь меня?»

Я сказал: «Видимо, нет», и Мэй Линн сказала: «Все мужчины хотят меня, а раз ты не хочешь, ты жалкий извращенец» — не слово в слово, но смысл был такой. Она говорила это со злостью, чтобы обидеть меня, и я так рассердился, что со всей силы толкнул ее. Я не хотел — я даже не заметил, как я это сделал, пока она не свалилась с дерева задом наперед, прямо в воду.

— Она сто раз прыгала с этого дерева, — перебила я. — С чего бы это прикончило ее?

— Это ее не прикончило, — сказал Терри. — Я посмотрел вниз, а она подняла голову и засмеялась. Нехорошо засмеялась, не так, что вот, мол, мы поспорили и поцапались слегка, а так, словно она знала, почему я так поступил. Знала, что я педик и никогда не стану таким, каким, по ее мнению, должен быть мужчина. Самое ужасное: я казался ей смешным и жалким. Я так одурел от злости, что спрыгнул с ветки ногами вперед, полетел, словно пушечное ядро, и врезался в нее. Я успел глянуть вниз и увидел, как она смотрит вверх на меня и как изменилось выражение ее лица. Насмешку вытеснил страх, и, должен признать, в тот миг я был рад видеть ее страх. А потом я врезался в нее. Врезался со всей силы. Так сильно, что мы с ней оба ушли под воду.

Когда я всплыл, то уже не сердился, я здорово испугался. Я почувствовал, с какой силой врезался в Мэй Линн, и высматривал, где же она, но ее не было видно. А потом она всплыла в лунном свете, будто пробку вытолкнуло из воды.

Мне показалось, что она слегка потрясла головой, словно мозг ее был окутан паутиной. Ее сносило вниз по реке, и я поплыл за ней, поплыл изо всех сил, но чем быстрее я плыл, тем быстрее течение уволакивало ее. Я не мог нагнать. Она пыталась грести, но слишком медленно, не справлялась с течением. И она кричала, Сью Эллен! Кричала, звала меня по имени, а потом — ушла под воду.

Я выбился из сил. Я не пытался догнать, нырнуть за ней. Понимал: тогда я и сам утону. Вместо этого я поплыл к берегу. Я до берега-то уже не надеялся добраться, а отчасти и не хотел. Какая-то часть меня желала погибнуть, но другая, трусливая часть хотела жить, и она знай себе гребла. Сам не заметив как, я очутился на берегу. Оглянулся в поисках Мэй Линн и не увидел ее. Она ушла под воду и больше не появлялась. Не всплыла.

— Господи, Терри!

— Это еще не всё. Я побежал вдоль реки, по берегу, окликая ее. Звал, но ответа не было. А потом я добежал до поворота, и там — там лежала она. Ее отнесло к берегу на этом изгибе реки, и она лежала в воде и билась о сушу. Я схватил ее, стал тащить, кое-как вытянул из реки и все равно продолжал тянуть — не знаю, как далеко мне удалось ее протащить, но, когда я оглянулся, мне показалось, что река уже не так близко. Я уложил ее на траву. Я заговорил с ней. Я кричал на нее. Я посадил ее, потом согнул головой к ногам, надеясь, что вода выйдет из нее, но она была уже совсем мертвая.

Я не знал, что мне делать. Я струсил, запаниковал. Бродил вокруг без цели и смысла. Потом вернулся за своей одеждой, оделся и решил пойти домой. Вдруг показалось, что так и надо: пойду домой и лягу спать как ни в чем не бывало. Я шел домой и размышлял: я бросил свою подругу мертвой, у реки, в траве, и я не могу никому об этом рассказать. Никому: ведь если кто-то об этом узнает, подумает, что это я ее убил. Впрочем, так оно и есть: я убил. И вот, подумав об этом, я не дошел до дому, а повернул обратно к реке, к тому месту, где отчим выбросил все оборудование, которое мама купила для своего ателье. Он тогда разозлился, запретил ей и думать о работе, и этого ему показалось мало: он отнес все ее оборудование, все, что она купила для шитья, в грузовик, да еще и меня помогать заставил. Поехал к берегу, туда, где низкий обрыв, и мне тоже велел сесть в грузовик, а на берегу — разгружать вместе с ним и бросать вещи с берега. Он рассчитывал на то, что швейная машинка сама собой соскользнет в воду, она ведь тяжелая, но она съехала с обрыва и только ткнулась в воду, а большая ее часть застряла на берегу.

Я припомнил это, пока брел домой, и решил, что лучше всего будет спрятать тело Мэй Линн. Сейчас я понимаю, какого дурака свалял, но в тот момент меня прямо-таки осенило, показалось, будто это — гениальная идея, это все решит.

Рядом со швейной машинкой валялась проволока. Из грузовика выпала. Такой проволокой перевязывают кирпичи, у отчима ее в грузовике было много, и несколько кусков выпало вместе с мамиными запасами. Я подобрал проволоку, скрутил ее и сделал ручку, чтобы удобнее было тащить машинку.

Машинка была очень тяжелая. Я страшно долго с ней провозился, то и дело останавливался и