Человек, не желающий получить пулю в лоб, должен хранить оружие в таком месте, откуда его можно легко и быстро выхватить. Я знал: стоит мне опустить руку на револьвер, как я тут же буду убит, но мне хотелось сделать ответный выстрел.

Ладно, подумал я, он собирается пристрелить меня, но я прихвачу его с собой, а если он меня не убьет, то уж я-то не промахнусь.

Андре не ожидал, что я осмелюсь стрелять. Моя рука стремительно выхватила револьвер, я поднял его, и он сработал быстро и точно. От выстрела моя рука дернулась, но за секунду до этого винтовка Андре изрыгнула пламя. Я снова нажал на спуск. «Пусть стреляет сколько хочет, ты должен убить его», — сказал я себе, продолжая нажимать на спуск. Андре вдруг привстал на цыпочки, выронил на траву винтовку и упал со скалы прямо к моим ногам.

— Ты! — прохрипел он. В глазах его стояла лютая ненависть. — Ты даже не джентльмен!

— Да, сэр, вы правы, — вежливо ответил я. — Я не джентльмен, но зато я чертовски хорошо стреляю.

И Андре Бастон, знаменитый на весь Новый Орлеан бретер, умер на склоне Камберлендской впадины, а дождь лил прямо в его широко раскрытые глаза и стекал по свежевыбритым щекам.

— Ну вот, отец, — сказал я. — Если этот человек убил тебя, он расплатился по счету. Покойся с миром, где бы ты ни лежал.

Смахнув ладонью воду с седла, я взобрался на своего верного аппалузу и двинулся прочь. Вьючная лошадь покорно следовала за нами. Мы въехали на склон горы и, обогнув еловую рощицу, двинулись вниз. Я кинул последний взгляд на утес, наполовину скрытый от меня облаком.

И только тут до меня дошло, что Андре промахнулся. Я был уверен, что он убьет меня, и хотел только, получив пулю, вернуть ее ему. Однако он промахнулся. Может быть, увидев, что я схватился за револьвер, заторопился, а может быть, запаниковал, как это случается со многими, когда понимают, что в них сейчас будут стрелять, — а надо признаться, это очень неприятное ощущение.

Но, как я уже говорил, если ты берешь в руки оружие, будь готов к тому, что оно обратится против тебя.

Фанни Бастон и ее товарищи разбили свой лагерь на склоне горы, в очень неудачном месте, я бы сказал. Я подъехал прямо к ним. Два человека были мне незнакомы, а Поля и Фанни я узнал сразу. Поль выглядел так, будто его проволокли лицом по забору. Фанни с удивлением уставилась на меня: черты ее лица потеряли всякую мягкость, у рта залегли жесткие складки.

— Идите заберите своего дядю, — сказал я им. — А то он лежит там и мокнет.

Они мне не поверили. Однако дуло моей винтовки глядело прямо на них, так что они не решились схватиться за оружие.

— Будь я на вашем месте, — добавил я, — я бы катился отсюда до самой Бурбон-стрит, а там поставил бы свечки за дядюшку Филипа. Здесь вам больше делать нечего.

Тропа, по которой я спускался вниз, была грязной и сильно петляла. Кое-где ее пересекали потоки воды. Наступил день, а дождь все продолжал лить, и сквозь пелену дождя деревья и трава казались особенно свежими.

Тропа была очень узкой, так что ехать по ней приходилось медленно и осторожно. Мне хотелось только одного — добраться поскорее до Шалако и съесть пару бифштексов и выпить горячего кофе. В такой день лучше сидеть у камина и смотреть в окно, как капли дождя падают на землю.

Всякий раз, когда я наклонялся, чтобы проехать под деревом, несколько капель, причем самых холодных, попадали мне прямо за шиворот.

Вдоль тропы, иногда подступая совсем близко, иногда скрываясь в скалистом ущелье, текла Ла-Плата. Потоки дождевой воды падали со стен каньона и устремлялись в нее. В некоторых местах они были настолько сильными, что размыли тропу.

По ней редко кто ездил — разве только случайный охотник или старатель. В основном этой тропой пользовались юты.

И вдруг я увидел свежий след, как будто кто-то поскользнулся и проехал ногой по тропе. Моя рука нащупала под плащом револьвер.

Кто-то прошел здесь совсем недавно и поспешно скрылся в лесу, росшем вдоль тропы. Сбоку от нее, на склоне, трава была примята сапогом.

Я быстро развернул коня и огляделся, но ничего подозрительного не заметил. Услыхав топот моего коня, незнакомец скрылся в лесу, однако он не мог уйти далеко — скорее всего, прячется где-то на опушке.

Кого это занесло сюда в такой день? Это явно не индеец — индейцы не носят сапог, а это был след изрядно поношенного сапога большого размера.

Я ждал выстрела из-за деревьев, но все было спокойно. Тогда я повернул коня и поехал по тропе, а когда добрался до ровного участка, пустил аппалузу рысью.

Оказавшись в безопасном месте, я стал искать новые следы. И время от времени они попадались мне, сильно размытые, но, без сомнения, оставленные человеком, который не хотел, чтобы его заметили. Там, где это было возможно, он сходил с тропы и шел рядом. Но в тех местах, где склон, по которому бежала тропа, был слишком крутым или ущелье, тянувшееся вдоль нее, слишком глубоким, ему приходилось идти по ней. Человек делал большие шаги, хотя, возможно, и был не таким высоким, как можно было предположить по ширине его шагов. И еще — он был тяжелым.

Совсем не обязательно, что это толстяк. Может быть, он просто несет на себе тяжелый мешок. Будь следы более четкими, я конечно же смог бы определить, действительно ли незнакомец много весил сам или нес что-то тяжелое, но в данных условиях трудно было судить об этом. А впрочем, он мог быть и толстяком, несущим тяжелый мешок.

Следы не давали мне покоя. Что это за человек? И что он делает здесь в такую погоду?

Если это друг Бастонов, то мне на него глубоко наплевать. А вдруг этот человек решит свести какие-то свои счеты с Бастонами, тогда он в беде — они могут его убить.

Но больше всего мне хотелось одного — съесть что-нибудь горяченькое, хорошенько выспаться и опустить наконец ружье.

Тут мои мысли снова вернулись к золоту. Что-то есть в нем такое, что заставляет человека терять разум. Мне пару раз приходилось наблюдать подобные случае. Я думаю, что мы, Сэкетты, довольно равнодушны к золоту, потому что нас больше привлекает земля. Нам нравится иметь свою собственную землю, и чем больше участок, тем лучше. Земля — вот это для нас.

И тем не менее отец не пожалел трудов, чтобы раздобыть это золото. Он нашел его, тащил с горы, а теперь оно лежит неизвестно где. В том, что оно спрятано здесь, я не сомневался. Только где? Вот что не давало мне покоя.

Когда я въехал в Шалако, солнце уже садилось, мокрые листья сверкали в его заходящих лучах. Оррин вышел из магазина и ждал, когда я подъеду.

Он посмотрел на меня долгим взглядом:

— У тебя все в порядке?

— Я покончил с ними. — С этими словами я спешился и немного постоял, устало положив руки на седло, а потом повернул голову к брату: — Я убил Андре. В том самом месте, где они устроили ловушку для отца.

— А где остальные?

— Все еще там. Поль с Фанни и двое их друзей.

— Оставь лошадей здесь, — сказал Оррин. — Иуда просил передать, что он о них позаботится. А ты заходи и поешь чего-нибудь.

Иуда вышел и увел за собой аппалузу и вьючную лошадь, а я вместе с Оррином зашел в салун.

— Знаешь, недавно сюда приехал какой-то странный человек. Вместо лица у него было месиво, и он не мог разговаривать, а может, не хотел. Он уехал отсюда, бормоча себе что-то под нос.

— Я думаю, его ударили в лицо дулом винтовки. Оррин, а больше здесь никто не появлялся? Никто не поехал в горы, пока меня не было?

— Мы следили за дорогой, но днем мимо нас никто не проезжал, это я тебе точно могу сказать. Если только ночью.

Я рассказал Оррину о следах на тропе, но он покачал головой, не зная, кому бы они могли