Надо мной возвышался скалистый утес, а за ним располагался ледниковый цирк, от которого тропа спускалась в каньон реки Ла-Платы, а оттуда — в город Шалако.

В Шалако жили по крайней мере трое Сэкеттов и еще несколько друзей, но дотуда шесть-семь миль, а может, и больше — с такой же пользой они могли бы находиться в Китае.

Я должен рассчитывать только на самого себя. И больше ни на кого.

Что-то меня беспокоило. Это «что-то» поселилось во мне, когда я думал о Шалако и о своих друзьях. Чтобы это могло быть?

В моей позиции есть какой-то изъян, и Андре об этом знает…

С того места, которое я выбрал для своего укрытия, простреливался весь уступ. В укрытии было несколько ям, рядом с которыми лежали упавшие деревья, некоторые из них уже почти полностью сгнили.

Заведя лошадей в это укрытие, я сел и стал обдумывать сложившуюся ситуацию. Через плечо я мог видеть почти голые склоны той горы, куда вела Тропа Призраков. Если бы я только мог туда добраться…

Никого не было видно. Очевидно, Андре и его друзья, убедившись, что отсюда не выбраться, решили дать мне немного помучиться. Я учуял запах дыма — они готовили завтрак.

Ну что ж, почему бы и мне не подкрепиться?

Я набрал дров, разжег костер и поставил на него кофейник. Потом достал сковородку и поджарил ветчину, при этом не спуская глаз со входа в укрытие, чтобы меня не застали врасплох.

Если отец попался в ту же ловушку, что и я, где же тогда его кости? И что стало с его вещами? И золотом?

Отец был умным человеком, и он не допустил бы, чтобы враги нажились на его смерти. Если он встретил ее в этом месте, значит надо поискать какой-нибудь знак, свидетельствующий о том, что здесь что-то спрятано.

И все-таки, как они ухитрились его убить? Да, у отца было ружье, заряжавшееся с дула, и, как бы быстро он ни заряжал его, ему все равно не удалось бы продержаться долго против целой своры преследователей. Но ведь у него был еще и револьвер — или должен был быть.

Интересно, почему Бастон так уверен, что теперь-то я у них в руках? Если бы знать это…

Неожиданно внутри у меня все похолодело — говорят, так бывает, когда кто-нибудь наступит ногой на твою могилу.

Я вдруг понял, почему Андре не сомневался, что мне от них не уйти.

С вершины скалистого утеса, нависавшего надо мной, хорошо простреливалось мое укрытие.

По-видимому, там уже сидит человек, и когда Бастон с дружками нападут на меня и внимание мое переключится на них, он убьет меня со своего каменного козырька. Глядя на утес, я увидел место, с которого человек, немного высунувшись, может держать под обстрелом почти весь уступ — почти весь.

Впрочем, зачем переживать раньше времени. Лучше позавтракать. Я съел ветчину, наслаждаясь ее запахом и дымом костра. Если мне суждено погибнуть, интересно, о чем я больше всего буду жалеть? О том, что больше никогда не увижу туч, сгущающихся над вершиной вон той горы? О том, что никогда больше не услышу запаха костра, кофе и ветчины, жарящейся на сковородке? Или о том, что не почувствую под собой доброго коня? Или не увижу, как пробивается солнечный свет сквозь листву осин?

Мне ведь особо и вспоминать нечего. Я не бывал в местах, овеянных славой, и не общался со знаменитостями. Я не едал деликатесов и не был завсегдатаем театров. Зато я сиживал у походного костра и так часто спал под открытым небом, что выучил назубок все звезды и созвездия.

Время от времени мне попадались очень хорошие кони. Я совершил несколько далеких походов и пересек несколько пустынь. Эти воспоминания грели мне душу. Однако у моего отца были гораздо более приятные воспоминания — у него внизу осталось гораздо больше, чем у меня. У него были жена и подрастающие сыновья, которые унаследовали его имя и продолжат его дело. У меня же не было ни сына, ни дочери. И если я погибну здесь, некому будет меня оплакивать. Да, братья мои будут горевать обо мне, но мужчине нужно, чтобы, когда он погибнет, его оплакивала женщина.

А ведь я хотел бы умереть после своей жены, если она у меня когда-нибудь будет. Я хотел бы проводить ее в последний путь, прежде чем свести счеты с жизнью. Наверное, мужчина легче переносит одиночество, чем женщина, впрочем, я плохо разбираюсь в этих вещах.

Тут я услыхал, что голоса Андре и его дружков приблизились, кажется, они готовятся к нападению. В эту минуту я представил себе, что должны были чувствовать жители Трои, вооружаясь для последней, решающей битвы. Они знали, что греки уже совсем близко и что им не суждено победить.

Но я не дам им так просто меня убить. Каждый человек должен оставить после себя какой-нибудь след, а я пока ничего не успел сделать, так что мне еще рано умирать.

Одни оставляют после себя прекрасные статуи, другие — книги, третьи — память о своих добрых делах в сердцах благородных потомков. Мне же похвастаться нечем.

А может, я и не смогу ничего сделать.

Ветер стих, и листья повисли неподвижно. Я находился на высоте двенадцати тысяч футов, и было довольно прохладно. Холод усиливался еще потому, что я был в тени — меня окружали деревья. Но ярдов через пятьдесят деревья кончались, да и здесь их было не так уж много.

Вдруг я заметил на верхушке утеса какое-то движение — должно быть, стрелок, засевший там, готовился стрелять. Мне очень хотелось подпалить ему шкуру — пусть не думает, что пришел сюда развлечься.

Судя по звукам, Андре и его спутники приближались. Я спокойно доел последний ломтик ветчины и налил себе кофе.

В эту минуту в скалу над моей головой ударила пуля, и осколки камней посыпались в мою кружку. Я выругался. Они мне за это заплатят — терпеть не могу, когда мне в кофе сыплют всякую гадость.

Пока я сижу под защитой скалы, меня не достать, так что я не двинулся с места. Пусть постреляют, мне же торопиться некуда. Пускай эти ребята порезвятся, если у них так много патронов. Еще две пули ударились о скалу, не причинив мне никакого вреда. Я сделал еще один глоток кофе и поглядел на вершины дальних гор. До некоторых из них было пятьдесят, а то и шестьдесят миль.

Мне очень хотелось увидеть вершину с необычным названием Спящий Индеец, но эту гору закрывал край цирка. Я наклонился, чтобы взять кофейник, и тут стрелок, сидевший на утесе, выстрелил прямо в костер. Во все стороны брызнули искры, мне пришлось гасить их ладонями. Да, если этот тип будет и дальше так палить, тут станет очень неуютно.

Еще несколько выстрелов, но я не торопясь допил кофе и только тогда взялся за винтовку.

Если имеешь дело с людьми, непривычными к сражениям, нужно как можно дольше тянуть время. У таких людей обычно не хватает терпения сидеть и ждать — они жаждут поскорее покончить с тобой. Зато мне торопиться некуда — я могу ждать хоть до бесконечности.

А мои преследователи потеряли терпение — они открыли беспорядочную стрельбу. Достать они меня не могли, поэтому я сидел в своем уголке, попивая кофе и тихонько посмеиваясь над ними — и не жалко же людям патронов!

Они надеялись, что я высунусь, чтобы убить кого-нибудь из них, а в это время стрелок с утеса пристрелит меня. Но я не собирался доставлять им такого удовольствия.

Наконец вся эта история мне порядком надоела.

Мои кони стояли в очень удобном месте — до них не долетала ни одна пуля, и умные животные только отгоняли хвостами мух.

Позавтракав, я подумал, что этому парню на утесе, наверное, не терпится поглядеть, что я тут делаю. Я взял ружье и пробрался в такое место, откуда можно видеть, что происходит наверху, оставаясь при этом незамеченным. И разумеется, я увидел дуло винтовки, торчавшее над утесом. А потом я заметил и еще кое-что — плечо стрелка, одетого в голубую рубашку. Оно скрылось из виду, но я знаю этот тип людей и потому продолжал ждать, зная, что он обязательно высунется. Это очень скоро и произошло.

Я держал винтовку наготове и, как только стрелок высунулся, выстрелил в него. Раздался вопль, винтовка стрелка упала к подножию утеса, а я вернулся к тому месту, откуда мне хорошо были видны подступы к нему.

Перед моими глазами мелькнула рубашка из шотландки, я спустил курок своего винчестера, и рубашка