Он посмотрел на жало.

— Сит теперь точно знает, где мы находимся. Мне кажется, что твой выстрел отвлек его, а может быть, даже заставил потерять наш след. Глаз скорпиона был очевидным способом опять найти нас, но он не мог им воспользоваться, не мог через него видеть, пока тот лежал в сумке. А теперь... теперь я теряюсь в догадках. насчет жала. Когда я воспользуюсь им, узнает ли об этом Сит? Я имею в виду, сможет ли он перегрузить его, как поступил с глазом?

— Ты воспользуешься им для связи с синтезатором? — Тарнболл, похоже, сомневался. — Несмотря на то, что недавно случилось с глазом?

— И тотчас же, — кивнул Джилл. — Ведь это же мир зверя, а сейчас ночь, и время у нас уже иссякает.

— Тогда давай начнем, — спецагент смирился с неизбежным, — и посмотрим, что именно из этого выйдет. А если все тут же взорвется, то не выйдет...

Джилл направил жало, инопланетянскую антенну, на огромный кристалл и сосредоточился, пытаясь почувствовать машину, заключенную в сердцевине из синтезированного камня. А затем покачнулся, и Тарнболл поддержал его, схватив за плечи.

— Эй, ты в порядке?

— Да, — кивнул Джилл. — В порядке. Я почувствовал какой-то контакт, вот и все. Джек, окажи мне услугу, не говори ни слова. Я не могу заниматься этим, да еще и разговаривать.

Он снова сосредоточился и почувствовал, как его мозг опутали сетью, изучили... и, да, узнали! И подумал: «Я вошел! Я вошел! Я пробился к Дому Дверей!»

— Я вошел, — ответил ему, словно эхо, огромный кристалл. — Я вошел в Дом Дверей! — Джилл почти услышал, как работает аналитический мозг компьютера, изучая его мысли.

«Синтезатор, компьютер, — обратился к нему Джилл. — Я — достойный. Мы — мои спутники и я — достойные. Разве ты не помнишь?»

— Помню, — произнес голос, который не был голосом, в чувствующем машины мозгу Джилла. — Наличествуют противоречащие инструкции. Вы — достойные, и вы — не достойные. Вопрос этот в ближайшее время будет решен.

«Но разве тебя перепрограммировали, чтобы убивать или допускать, чтобы из-за твоего бездействия происходила смерть? Разве это обычная твоя функция, убивать? Или твоя истинная функция анализировать, испытывать, проверять?»

— Вы — достойные... казалось бы. Следовательно, в Программе изъян. Вопрос этот будет решен. Одно последнее испытание.

«Испытание? Что еще за испытание? Но это же несправедливо! Нас уже протестировали и сочли достойными!»

— Я — инструмент. Воспользуйся мной. Покажи, чего ты стоишь. Покажите, чего вы все стоите... — И звучавший в мозгу у Джилла голос, который не был голосом, затих.

— Спенсер! — скрипучий голос Тарнболла и рука на плече у Джилла вернули его на землю. — Спенсер, тут кое-что происходит!

— Знаю, — отозвался Джилл. А затем увидел, куда показывал спецагент: прямо вверх на небо, где изменялись созвездия.

Изменялись, текли, образовывали узоры — картины куда более отчетливые, чем когда-либо представляли себе древние греки, видя в ночном небе мифических существ зодиака. Звезды стекались, становились сценами на фоне задника столь же широкого, как сам космос. Но что за сцены!

По небу тянулись бестелесные, изъеденные раком мозги с тянущимися за ними корчащимися спинными хребтами. Маршировали строем «хирурги» в белых халатах и хирургических масках, держащие в руках молотки-гвоздодеры и прожигающие Миранду взглядами горящих глаз. Усыпали небо кусками своих тел голые, мертвые и разлагающиеся Роды Денхольмы, куда более похотливые и отталкивающие в смерти, чем раньше, при жизни... все они делали знаки Анжеле и непристойно толкали вперед костлявые бедра. Стояла на коленях страдающая от боли жена Кину Суна, Лотос, обхватив руками свой огромный, готовый вот-вот лопнуть живот, из которого высыпала орда уродливых лилипутов сплошь с лицами Суна, ползавших по ней, словно улитки, и кусавших ее кровоточащие груди. И все это время она обвиняющее показывала на Суна, кляня его кривящимися от боли губами.

Каждый из них увидел самый страшный свой кошмар, написанный в небе, даже Джек Тарнболл и Спенсер Джилл, стоявшие около громадного кристалла.

Для Джилла небо заполняли машины в духе Хита Робинсона, более страшные для него, чем целая армия монстров Франкенштейна или свихнувшихся роботов из дешевых научно-фантастических романов. Потому что эти машины его воображение просто не могло постичь; они находились за пределами его машинной эмпатии и понимания, даже гипотетического. Но он знал, что их настоящая цель этим не ограничивалась, они находились тут с целью отвлечь, сманить его рассудок прочь от истины, от его наиважнейшего контакта с кристаллом.

А для Тарнболла повторялось то представление, которое он увидел в «Альт Дойчехаузе» в Берлине тысяча девятьсот семидесятого года. И несмотря на его огромную силу воли и физическую силу, это оказалось почти невыносимым. Его руки стиснули пистолет-пулемет...

И небо прострочила короткая, яростная очередь, вдребезги разбив пулями иллюзию, и приведя всех в чувство; по крайней мере, на какой-то миг.

— На нашей стороне? — процедил сквозь стиснутые зубы спецагент. — Синтезатор? Вот бы никогда не подумал! — Он проверил магазин, выругался и отшвырнул застучавшее по камням разряженное оружие. — И это оставило меня без патронов.

— Одно последнее испытание, — повторил слова компьютера Джилл. — Именно так он мне и сказал: мы должны показать, чего стоим.

Тарнболл, похоже, преисполнился надеждой:

— Одно последнее испытание? И какое именно?

— Нет, оно еще лишь предстоит, — покачал головой Джилл. — Я чувствую, как оно надвигается.

Именно в этот момент Джордж Уэйт и крикнул с гребня отрога:

— Внизу какое-то движение. Что-то многочисленное поднимается по склону!

— Лучше спустись обратно, — позвал его Джилл. И бросил остальным:

— Подойдите теперь все ко мне и принесите сюда Фреда Стэннерсли. Положите его вон туда, прислонив к тому камню. — А затем повернулся к спецагенту. — Чем бы там это ни оказалось, мы вполне можем встретить его все вместе. И Фред Стэннерсли тоже, там, где мы сможем постоянно наблюдать за ним.

Миранда подошла к кристаллу первой, бросившись в, объятия Тарнболла со словами:

— Ах, Джек!

Тот утихомирил ее и утешил:

— Это еще не все. Нам еще не конец.

Анжела посмотрела на Джилла, увидела, каким сделалось его лицо, и поняла, что все именно так и обстоит.

— Что делать? — спросила она.

— Ждем, — коротко ответил Джилл. И поскольку ничего не мог тут поделать, то экстрасенс направил жало на кристалл там, где тот высился, словно сияющий чернотой дом, и произнес или подумал: «Итак, вот мы все и здесь. И чего ты теперь ждешь? Проклятая, злобная... машина!»

Нехорошая мысль, но и не такая уж и плохая. Вызов — это последняя линия обороны непобежденного, неослабевшего, не павшего духом.

И кристалл ожил, сделался смазанным в беззвучном движении! Словно непоющая юла какого-то ребенка-великана, он закружился, его грани — его двери — сделались неотчетливыми. Затем четкость вернулась, как у колеса рулетки или фургона, когда вращение замедлилось. Это вращение не потревожило ни единого камешка среди окружающей кучи щебня. А когда оно замедлилось...

Шестеро стоявших, пошатываясь, оборванных людей увидели, что на дверях появились фамилии и всего один-единственный номер.

Слева направо, противосолонь, эти фамилии гласили: ДЖИЛЛ, ДЕНХОЛЬМ, ТАРНБОЛЛ, МАРШ, СУН И УЭЙТ. А единственный номер — тринадцать.